Связной - Гелена Крижанова-Бриндзова Страница 18

Вышла мать и позвала его в дом. Голос ее звучал непривычно сурово и решительно. Ослушаться было никак нельзя. И он пошел в дом.

Немцы заняли жилую комнату. Там они будут спать на двух кроватях и на лежанке, которую отец смастерил как-то зимой. Отец будет спать на тюфяке под окном. Мама с Евкой в чулане. Где будет спать Милан, пока еще никто не знал, в том числе и он сам, но такие пустяки его не волновали.

Эти трое — словно им комнаты было мало! — уже без рюкзаков, шарфов и шапок, уселись в кухне у стола. Они разговаривали между собой и поглядывали на хозяев.

Отец, весь обмерший, бледный, сидел на самом краю лавки. Мать возилась у плиты. Евка, которая еще ничего не соображала, разгуливала по кухне, подкидывала и опять ловила свою безглазую и безносую куклу-уродину.

Потом один из немцев встал, сказал что-то остальным, взял котелки и ушел. Остались двое. Один молодой, мрачный, с резкими движениями и быстрой речью; второй пожилой уже, сгорбленный и почти совсем беззубый.

Молодой тут же обратился к отцу:

— Поишься? Не пойся. Мы не путем упивать…

Отец вздрогнул и чуть покраснел.

— А я и не боюсь. На что вам меня убивать? Я ничего вам не сделал.

— Не путем, — горячо убеждал его немец.

— Война никс гут, — зашепелявил и старший. — Никс гут. Гитлер капут. — Он даже показал рукой, какой Гитлеру будет капут.

Потом, видно, чтобы убедить хозяев в своем миролюбии или по другой, непостижимой для Милана причине, оба достали фотографии своих семей.

У старшего было два сына. Один в форме СС, второй в белой рубашке с поясом «Гитлерюгенда». Сыновья стояли, вытянувшись в струнку, а между ними сидела на стульчике толстощекая женщина с гладко зачесанными волосами. Она глядела прямо в объектив вытаращенными глазами и нелепо улыбалась.

— Мертвая, — сказал беззубый, тыча пальцем в старшего сына… — Пиф-паф… мертвая… Война никс гут, — покачал он лысой, как дыня, головой. Потом быстро сунул фотографию в карман, нахохлился, прищурил глаза и больше уже не сказал ни слова.

У младшего солдата был один ребенок, раскормленная, пухлая девочка в коротком платьице, с бантами в русых волосах. Жена у него была маленькая, смуглая, с острым носом и живыми глазами, похожими на ягоды терновника.

Вошел третий. В каждом котелке он принес по порции черного кофе, а наверху, на крышке, был ужин: на каждого по ломтю черного хлеба, три кружочка колбасы, квадратик маргарина и квадратик мармеладу.

Мать, которая разогревала на ужин щи, подошла к столу.

— Это вас так кормят?

Немцы глядели на нее, не понимая.

— Я говорю, так мало вам дают есть… есть… понятно? Мало, — показывала она на порции, аккуратно разложенные на столе.

Они поняли. Усердно закивали головами.

— Мало, мало кушать, мало…

— Ja, [11] мало, — сказал младший. — Гитлер — много…

Не говоря ни слова, мать взяла все три котелка, слила кофе в кастрюлю и поставила ее на плиту. Потом сполоснула котелки и налила в каждый горячих щей.

— Вот, покушайте, — сказала она и положила на стол каравай хлеба и нож. — Ну, ешьте, что смотрите?

Милан помрачнел.

— Ох, чтоб вам! — пробормотал он.

«Тоже ведь люди», — сказала мать про себя, словно оправдываясь перед самой собой и перед домашними.

— Давай свою миску, — обратилась она к Милану.

— Не надо мне, — отрезал он. — Не хочу я твоих щей.

Видно, она поняла, почему он побрезговал едой, и ничего не сказала. Милан сел на стул, насупился и стал сердито качать ногой.

Ему не сиделось дома. Смеркалось. Пора бы уже идти к Эрнесту, но как тут пойдешь, если в деревне полно немцев? Его удручало также, что репу у Грофиков уже свезли с поля, в прошлый раз ему уже нечего было положить для виду в мешок. Так и шел с пустым мешком, хорошо еще, что никто не повстречался.

С Эрнестом он должен повидаться во что бы то ни стало. Но что бы такое ему придумать? Сказать, что станционный диспетчер послал его с уведомлением в Стругаровицы? Но уведомления носит старый Бачка, на этот счет у него есть уговор с начальником станции. За это Бачкина дочка ходит к жене начальника станции стирать. Сказать, что ему нужно нарезать лозняку? Но кто же ходит резать лозняк впотьмах? Любой дурак сообразит, что он просто врет без зазрения совести.

Бедняга Эрнест! Что-то он подумает, не застав его на месте? Кто предупредит его, что немцы пришли и ему нельзя в деревню?

Милан уже трижды виделся с Эрнестом. Они встречались за поворотом дороги. Эрнест дожидался его в кустарнике, и первым его вопросом всегда было: «Немцы не пришли?»

«Нет, можешь идти смело», — всякий раз отвечал Милан, радуясь, что несет ему добрую весть.

Потом они шли в деревню. До мостика можно было идти рядом. Эрнест расспрашивал о домашних, о деревенских новостях, о жандармах и о всякой прочей всячине. За мостиком Эрнест заходил в вербняк и ждал, когда Милан дойдет до первых домов и свистнет.

Если Милан свистнет один раз, значит, путь свободен, никого нет. Свистнет два раза — осторожно, я что-то вижу. Дождавшись, когда подозрительная тень исчезнет, Милан свистел еще раз и шел домой. Вскоре вслед за ним приходил и Эрнест. Он умывался, ужинал, туго набивал рюкзак и уходил тем же путем. И опять Милан шел впереди него.

* * *

— Милан, Милан… — послышался с улицы голос Силы.

Милан выбежал во двор.

— Чего?

— Я зайца поймал в кукурузе. Самку. Попала головой в петлю, но не задушилась. Хочешь, покажу? Пойдем!

Кто же не захочет поглядеть на живого зайца, тем более если это самка, которая, как известно, может давать приплод даже в неволе!

Милан охотно пошел с Силой. Оставаться дома ему совсем не хотелось.

— У нас немцы, — сказал он Силе. — У вас тоже?

— У нас нет. Только у Грофиков. Там их штук двадцать. Офицеры в горнице, солдаты в амбаре. Они уже туда и солому для спанья натаскали.

Зайчиха была большая, брюхастая и выглядела кроткой. Она забилась в самый угол клетки, водила темно-синим глазом по сторонам, и длинные ее уши слегка подрагивали.

— Знаешь что, Сила, — сказал вдруг Милан, — одолжи мне эту зайчиху!

— Одолжить зайчиху? Да на что она тебе? — удивился Сила.

— Да так. Одолжи мне ее, я ее Евке покажу.

— Ты что, сдурел? Зачем тебе это нужно?

— Просто так…