Молчание между нами - Джоанна Хо Страница 12

Селеста замечает мой скептический взгляд и смущенно улыбается. Она приподнимает блокнот, чтобы показать мне. На странице нарисован идеальный портрет миз Мэттьюс с микрофоном. Я вскидываю брови от удивления. Селеста перелистывает страницу, показывает мне смешной набросок храпящего мужчины и тыкает пальцем в левую половину спортзала. Я замечаю папу Алана Джонсона – он запрокинул голову и так широко раскрыл рот, что туда поместился бы целый стакан. Бедняга Алан одновременно пытается его растолкать и спрятать свое лицо, красное, как помидор. Мы с Селестой беззвучно смеемся.

Я протягиваю руку, и она без возражений отдает мне блокнот. Его страницы заполнены множеством самых разных рисунков: удивительно реалистичные цветы, абстрактные завитушки, пухленькие животные, ученики в классе, случайные прохожие с мороженым, летящие драконы, стиральная машина. Я говорю Селесте одними губами: «Потрясающе!». Она улыбается.

Я вновь начинаю прислушиваться к происходящему, когда миз Мэттьюс передает микрофон миз Дэниелс. Ее широкая улыбка отлично сочетается с розовым платьем-батик и повязкой на волосах. Она начинает:

– Как уже отметила миз Мэттьюс, в последние годы мы наблюдаем значительный рост уровня тревожности, стресса и депрессии среди наших учеников. Из-за этого мы уже понесли трагические, невосполнимые потери. Сегодня мы хотим поговорить не только об успеваемости, но также о психическом и социально-эмоциональном благополучии подрастающего поколения.

Вот так сюрприз. Я-то ждала еще одну презентацию о подготовке к колледжу. Миз Дэниелс объясняет правила дискуссии, похожие на те, которые мы соблюдаем на ее уроках. Мы садимся лицом к лицу с родителями. Ученикам и родителям дается по две минуты, чтобы ответить на вопросы. Перебивать запрещается.

Первый вопрос для учеников: чем вы больше всего гордитесь?

Даже прийти в школу в одном нижнем белье было бы менее неловко. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить что-то подходящее. В первом классе я нашла на обочине брошенного бельчонка и три часа подряд ревела, пока мама не согласилась отвезти меня (вместе с бельчонком в коробке) в центр охраны дикой природы. Я почти наверняка спасла детенышу жизнь, но мама была недовольна лишней тратой времени. В восьмом классе меня наградили титулом «Лучшая собеседница». Но, когда я показала маме фотоальбом с подписями, она лишь сказала:

– Какая разница, хорошая ты собеседница или нет? Мэйю исы. Кань[19]. – Она показала на фотографию Селесты, которой достался титул «Самая целеустремленная». – Вот это другое дело. Почему ты не на ее месте?

В прошлом году миз Перес отправила мой рассказ на литературный конкурс, где он занял третье место. Маме я даже говорить об этом не стала, но Дэнни еще целый месяц называл меня Максин Хун Кингстон и давал прочитать мой рассказ всем друзьям.

Дзынь! Миз Дэниелс подает сигнал – время вышло. Я так и не придумала, что сказать.

– Молодцы! – говорит миз Дэниелс, глядя прямо на меня. – Что ж, родители, теперь ваша очередь. Ответьте на вопрос: чем вы особенно гордитесь в ваших детях? Время… пошло!

Папа откашливается в кулак, мама ерзает на месте. Все родители вокруг нас исторгают из себя похвалу сплошным водопадом. У некоторых моих одноклассников на глазах наворачиваются слезы.

Мама пристально меня разглядывает. То ли я дар свыше, то ли у меня по лбу ползет таракан – по ее выражению лица не понять.

– Мэйбелин, почему ты без куртки? На улице холодно, – говорит она.

Я закусываю губу и бросаю взгляд на Селесту. Она хмурится, опустив глаза в пол. На другом конце помещения Тия тоже выглядит нерадостно. Наверное, родители снова ругают ее за чрезмерную любовь к пению. В этом году они не пустили ее на пробы в школьный мюзикл – не хотели, чтобы она отвлекалась от учебы. Я достаю телефон, чтобы отправить ей сообщение, а мама тем временем продолжает:

– Ни бянь шоу лэ. Ни чи бугоу ма?[20]

Ну да. Я похудела, я недостаточно ем. Еда кажется мне безвкусной, особенно полуфабрикаты, которые я ем на ужин. Мы с папой вместе размораживаем себе еду в микроволновке, когда он возвращается с работы по вечерам. Мамину порцию я всегда стараюсь разложить на тарелке посимпатичней. Я где-то читала, что красивая еда пробуждает аппетит и кажется вкусней. Но маме это не помогает. Как и я, она почти ничего не ест.

Мама встает, невнятно что-то бормочет и выходит из спортзала. Какой уж там водопад – она даже ручейка не смогла из себя выдавить. Если мама мной и гордится, то где-то в самой недосягаемой глубине души.

Папа трогает меня за колено и говорит:

– Она старается как может, Йем. Поверь мне.

Я сжимаю губы:

– Неужели так сложно назвать хоть одну причину, по которой она мной гордится, па?

– Знаешь, когда я был особенно тобой горд? – спрашивает он, и я мотаю головой. – Когда тебе было три, а Дэнни – пять.

– Ты последний раз гордился мной, когда мне было три года?

– Да нет конечно же. Просто послушай меня. – Я отвечаю кислым взглядом, и он продолжает. – Я смотрел, как вы играете на детской площадке. Ты каталась с горки, а Дэнни захотел покачаться на качелях. Но в последний момент мальчишка постарше его оттолкнул и занял последние свободные качели. Дэнни заплакал, а ты в мгновение ока слетела со своей горки, подбежала и спихнула этого мальчика с качелей с криком: «Это для моего братика!»

Папа посмеивается, а я потрясенно на него гляжу.

– Серьезно?

– Ты все время что-то такое выкидывала.

– Да?

Он смеется и хлопает меня по колену:

– Ты была самой заботливой сестренкой в мире.

Я медленно обдумываю услышанное. Папа берет меня за руку:

– Йем, Дэнни всегда тебя поддерживал, но и ты поддерживала его. Он в тебе нуждался.

– Не так сильно, как я нуждалась в нем.

– Ты делала его сильнее. А он – тебя.

Я смаргиваю подступившие слезы.

– Значит, я не справилась. Не сделала его достаточно сильным.

Папа берет меня за руки и говорит надломленным голосом:

– Йем, посмотри на меня. Ты не виновата.

Я сижу, уперев взгляд в свои желтые кроссовки. Мы с папой несколько минут проводим в молчании, пропуская новые вопросы миз Дэниелс мимо ушей. Наконец я смотрю на него и спрашиваю:

– Он все-таки смог покачаться?

Папа хлопает в ладоши и улыбается:

– Конечно! Ты об этом позаботилась.

Нас прерывает визг микрофона. Им успел завладеть поднявшийся на ноги мистер Макинтайр.

– При всем уважении, – начинает он тоном, в котором не слышно ни капли уважения, – с меня хватит этих телячьих нежностей. Давайте перейдем к делу и обсудим настоящую причину этого так называемого роста тревожности.

Аудитория ловит каждое его слово. Мама возвращается и вновь занимает свое место; ее глаза припухли и покраснели. Мистер Макинтайр продолжает:

– Если ученики нервничают и впадают в депрессию, то уж явно не из-за того, что я не умею говорить с собственным сыном. Детям приходится сложно из-за всех этих азиатов в наших школах.

Что за…

Ярость, угольки которой всегда тлеют в моей груди, вспыхивает ярким пламенем.

В кармане вибрирует телефон. Я на ощупь его заглушаю. Тия сердито что-то печатает. Учителя застывают в шоке, на их лицах написано изумление. Женщина в юбке и некоторые другие родители кивают в знак согласия. Ава опускает взгляд и прячет лицо в ладонях. Джош замирает, глядя куда-то в стену.

Мистер Макинтайр и не думает заканчивать.

– Родители-азиаты столько требуют от своих детей. Их ничего не волнует, кроме хороших оценок и престижных вузов. Они не занимаются спортом. Они ни с кем не общаются. Они роботы, а не люди. Они так сильно давят на своих детей, что не оставляют нашим детям ни единого шанса. Неудивительно, что тех одолевает стресс и тревожность.

Миз Мэттьюс забирает у него микрофон.

– Ну же, мистер Макинтайр, не стоит…

– Он прав! – выкрикивает кто-то с другого конца зала. – Наши дети не могут соревноваться с азиатами. Из-за этого