Никогда - Карола Мартинес Арройо Страница 10

Из-под кровати появлялось все больше и больше вещей: тарелки, стаканы, ложки. Я села на пол.

– Тебе плохо?

– Нет, просто жарко стало.

– Я справлюсь сама. Иди к себе.

– Нет, я останусь.

– Тогда вымой ванную. Надень перчатки, обработай все поверхности спреем и включи вентиляцию.

Я начала распылять средство, пшикала и пшикала, потом терла изо всех сил, вымыла полы и вышла из ванной мокрая насквозь.

Адреа мыла жалюзи.

Я решила застелить постель. Достала белье, расправила простынь. Андреа отложила тряпку и взялась за противоположный край простыни. Мы раскладывали подушки, когда вошла бабушка с Мэгги.

– Сложи грязное белье и покрывало в пакет, отнесем в прачечную, постираем как следует. Где у вас зимние одеяла, Фьоре? Андреа, принеси-ка стремянку. Наверняка они тут, наверху. Заодно в шкафу разберу; может, найдется что-то важное для Каролины. И, Фьоре, собери все с маминого прикроватного столика в один пакет, разберем.

– Ты хочешь что-то выбросить?

– Нет, моя хорошая, мы ничего не выбрасываем. Я только хочу все убрать, пока папа не вернулся, чтобы он не огорчался.

Я принесла коробки. Мы достали все вещи из ящиков и все бумаги из шкафа, отнесли все в кабинет. Получилось пять коробок с бумагами, три мешка с мусором и четыре чемодана с одеждой – вот во что превратился мамин мир.

Когда папа вернулся, он пошел прямиком в комнату. Задержался у двери на миг, а потом зашел, закрыл окно, включил телевизор, выключил свет и лег в постель.

– Что сказал врач? – спросила бабушка у Каролины.

– Выписал другой препарат, дал направление к неврологу и психологу, – ответила она, и они ушли на кухню.

Я села на пол в коридоре. Не могла решить, что лучше: подслушивать их разговор или разбирать мамины вещи.

– Каролина, что будем делать с мамиными драгоценностями?

– С драгоценностями? Тебя послушать, так у мамы были настоящие сокровища.

– А как же голубое кольцо?

– Оно тонкой работы, Фьоре, но не драгоценное. Возьми его, наверняка будет впору – ты и носи.

Бабушка с тетей взяли по тканому мешочку и стали делить украшения: одно для Мэгги, а другое для Фьоре.

Мешочки всё раздувались от сережек, колец и браслетов. Каждый предмет напоминал о каком-нибудь забавном случае.

– На это она потратила кучу денег и разругалась с папой.

– Маме было свойственно этакое магическое мышление в том, что касается денег. Она верила, что все обязательно будет хорошо, а папа, наоборот, предпочитает держать синицу в руках. Вот почему они почти всегда так хорошо ладили.

– Можно оставить себе?

– Только береги его.

– Обязательно!

Мэгги получила свои сокровища, когда вернулась из сада, и весь вечер примеряла серьги и кольца Антону.

Потом мы разбирали одежду.

– Нужно отделить старую и поношенную, отдадим ее, – сказала бабушка.

– Не надо отдавать! Ничего не выбрасывайте! – заупрямилась я.

– Фьоре, эта футболка вся в дырках, а эта сорочка, например, совсем старая.

– Это ее любимая ночная рубашка, она зимняя, теплая. Я хочу оставить ее себе.

– Она тебе будет велика!

– Ну и что? Отдайте мне.

– Ладно, оставляй. Тут одежда для работы, она-то тебе зачем? Юбки, туфли на каблуках.

– Каролина, я хочу оставить всё!

– Хорошо, давай разбирать вещи по одной. Отложим что-нибудь для Мэгги, на вырост. Что скажешь?

Мы разбирали шкаф несколько часов.

– Остались кабинет и кладовка.

– Сначала кабинет. Достань все из ящиков, я сделаю резервную копию файлов с компьютера.

– В ящиках полно всего, Каро!

– Принеси мусорное ведро, давай делить, что на выброс, а что оставить. Ты справишься, Фьоре. Это самое трудное, знаю; как по кусочкам от себя отрываешь, но по-другому никак.

– Тебе не кажется, что мы, как гиены, сбежались на падаль?

– Ты что такое говоришь, Фьоре?

– Просто мы два дня раскладываем вещи по мешкам. Сколько мешков нужно, чтобы уместилась одна жизнь? Если бы мама была старше, мешков было бы больше? Мэгги, маленькая, это сколько мешков? Полтора?

– Не говори так, Фьоре!

У мамы было много платьев: длинные, короткие, в обтяжку, свободные, в цветочек, с принтами. У нее были длинные ноги и животик, которого она не стеснялась. Она всегда говорила, что в этом животике у нее были мы; как же его не любить?

Она носила шейные платки и серьги-кольца. Повязывала платки на голову и обожала солнечные очки. Она любила их менять и носила оправы самых разных форм. Носила причудливые туфли.

Она обожала читать и слушать музыку.

Была настойчивая и одновременно ласковая.

Всегда делала что-нибудь новое. Никогда не уставала.

Носила брошки, у нее их была целая коллекция.

В каждой вещи – частичка мамы. Когда я была помладше, я немножко стыдилась ее, потому что она одевалась не так, как другие мамы. И делала много такого, чего другие мамы не делали. Но главным образом я стыдилась ее из-за одежды, а теперь почти вся ее одежда – моя. Теперь я буду одеваться не как все, и пусть на меня станут косо смотреть. Буду носить ее платья, чулки и туфли. Буду носить ее на себе, пока злость и боль не пройдут, а когда они пройдут? Не знаю. Может, и никогда.

– Что будем делать с книгами?

– Я оставлю их себе, бабушка! В смысле, что будем делать?

– Их так много! Может, какие-нибудь отдадим?

– Нет.

– А диски?

– Не отдадим.

– Фьоре, сначала надо спросить у папы. Диски и книги его тоже.

– Ладно, спрошу…

Я не стала ничего у него спрашивать и перенесла все мамины диски и проигрыватель к себе в комнату. У мамы было много-премного дисков, и я обожаю их все.

– Каро, что такое с папой?

– Не знаю. Наверное, он сильно горюет. Мама так быстро умерла.

– Но, если бы случилось наоборот, мама бы наверняка не лежала в кровати все время. Ходила бы туда-сюда, как всегда. Прибиралась бы.

– Может быть. Просто твой папа всегда был таким, немножко меланхоличным, спокойным, замкнутым.

– Какими они были в молодости?

– Мама такой же – веселой, смешливой, громогласной командиршей. Папа был моим лучшим другом. Всегда был мне лучшим другом.

– Не плачь, Каро.

– Дай мне поплакать, Фьоре. Горе-то какое! Кошмар! Твоя мама умерла, а папа безутешен. И я как будто бы ни на что не гожусь!

– Неправда! Ты помогаешь мне.

– Фьоре, тут мамин телефон. Что будем с ним делать? Он лучше