Камил Икрамов - Улица Оружейников Страница 36

Девочка стала спускаться вниз по лестнице, и Талиб послушно пошел за ней.

На площадке шестого этажа девочка открыла железную дверь, обтянутую изнутри металлической сеткой, и сказала:

— Ты мо-ожешь пожить в лифте. Он все равно не работает.

Талиб сделал шаг и вздрогнул. Пол лифта слегка опустился под ним.

Кабина была действительно очень привлекательна. Коврик на полу, кожаный диванчик и два больших пыльных зеркала справа и слева, но Талиб не собирался здесь обосновываться. Он вынул из кармана записку и протянул ее девочке.

— Кекс сейчас в Киеве у мамы, — сказала девочка. — Тебе нужна собака?

Талиб объяснил, что ему нужна не собака, а ее хозяин, профессор, который может помочь в поисках отца.

— П-прости меня, мальчик, — сказал девочка, явно смутившись. — Я думала, ты п-просто бродяга. Папа скоро приедет.

Преодолев минутное смущение, девочка сразу почувствовала себя гостеприимной хозяйкой.

— Ну что же мы стоим здесь? — очень удивилась она. — Пойдем к нам. Меня зовут Лера…

В небольшой комнате с широким трехстворчатым окном Лера по-взрослому предложила Талибу сесть и указала на странное плюшевое кресло с подлокотниками, но без спинки. Талиб оглядел себя и отрицательно помотал головой.

— Я грязный, а здесь все очень чисто.

— Н-ну что ты, не стесняйся, — сказала девочка. — Ты ведь издалека приехал. М-может, ты хочешь принять ванну, помыться с дороги?

Чем больше Лера говорила, тем меньше заикалась. Талибу нравилось, как она заикалась, и вообще нравилась эта девочка, такая нарядная, самостоятельная и с такой белозубой улыбкой.

— Ты очень кстати приехал. Сегодня у меня день рождения, ты будешь гостем. Обычно в этот день мы бываем втроем: папа, мама и я. Но мама в Киеве, и в последнее время у них с-сложности с папой. Так что ты будешь третьим. Только помыться д-действительно надо.

Лера стремительно выбежала из комнаты и хлопнула дверью квартиры. Талиб подошел к окну и глянул вниз.

Каменные дома окружали крохотный дворик, похожий на колодец. На дне колодца возле забора, отделявшего один колодец от другого, стояли сарайчики и два мусорных ящика. Какая-то женщина с ведром прошла по двору и скрылась в доме напротив. В тот же миг во дворе появилась Лера. Она подбежала к сарайчикам, подергала висячие замки и направилась к забору.

«Что она делает?» — удивился Талиб, увидев, как девочка взялась за одну из немногих уцелевших досок и рванула ее к себе. Доска не поддавалась.

Талиб высунулся из окна и крикнул:

— Эй, что ты делаешь?

Лера посмотрела вверх, и двор-колодец откликнулся тонким голосом:

— Д-давай сюда!

Они оторвали три доски от забора, захватили крышку от мусорного ящика, и Талиб на кухне быстро расколол их на короткие полешки.

— Т-тут хватит ванну согреть и еще останется на следующий раз, — удовлетворенно сказала Лера. — Ты помоешься, потом папа помоется. Он в Архангельском, скоро приедет.

— Ну ты выдумываешь! — обиженно прозвучал за дверью мужской голос. — Странные шутки.

— Н-никакие н-не шутки, — упрямо возразила Лера. — Слышишь, он водой п-плещется.

Талиб сидел по грудь в воде и тер себя жесткой мочалкой. Лера дала ему крохотный кусочек мыла. Услышав последние слова, он замер.

— Ничего я не слышу, фантазерка несчастная, — сказал мужчина за дверью.

— Никакая н-не фантазерка н-несчастная, — возразила Лера. — Эй, мальчик, ты не зах-хлебнулся там?

— Нет, — ответил Талиб и услышал, как мужчина за дверью удивленно крякнул.

Голоса удалились. Талиб вылез из теплой воды на холодный цементный пол и стал вытираться мохнатым полотенцем. Его охватил озноб. Не успел он взяться за свою грязную, почти черную рубашку, как в дверь постучали.

— Мальчик, погоди одеваться, — сказал мужчина. — Я принесу тебе чистое белье, когда вымоешься.

— Я уже, — стуча зубами, ответил Талиб.

— Погоди одеваться, — повторил мужчина. — Я быстро.

Через минуту, которая показалась Талибу вечностью, дверь ванной открылась, и появился высокий худощавый мужчина в черных брюках, жилете, в белоснежной рубашке и галстуке. Его бледное лицо с крупным носом, с двумя глубокими складками возле рта и поблескивающие стекла пенсне выражали беспокойство и удивление. В руках он держал ворох всевозможной одежды.

Талиб сидел за белой скатертью, на которой было расставлено невиданное количество посуды: тарелки и тарелочки, вазы и вазочки, соусники, графинчики и возле каждого прибора стояли по три разные рюмки.

— Все, как в лучшие времена, — одобрил сервировку Лерин папа. — Только что же мы будем наливать в бокалы?

— Вот, — сказала Лера и указала на пачку соды и бутылку уксуса. — Это шипит, как шампанское.

Сначала Талиб съел картошку с редиской и зеленым луком, потом картофельный суп с щавелем и зеленым луком, потом жареную картошку с грибами, посыпанную укропом и зеленым луком. Вместо хлеба были картофельные же оладьи, а на третье Лера поставила вазу с крупными, но еще зелеными яблоками.

Время от времени Лерин папа поднимал свой бокал с давно переставшей шипеть шипучкой и произносил тосты за Леру, за маму, которая в Киеве, за счастливое будущее, за Талиба и за начало учебного года.

Уже в середине обеда Талибу захотелось спать, и Викентий Петрович стал пристально поглядывать на него. А когда Лера принялась убирать посуду, профессор протянул через стол руку и положил ее Талибу на лоб.

— Мне кажется, наш гость заболел, — сказал он Лере. — Принеси термометр. Он в аптечке.

Талиб сидел на диване и, кутаясь в бархатную домашнюю куртку Лериного отца, добросовестно, как было велено, прижимал рукой стеклянную палочку.

— Тридцать восемь и восемь, — сказал Викентий Петрович, посмотрев на термометр. — Не дай бог, тиф.

Талиба уложили в мягкую и широкую постель на белоснежные простыни под пушистое и теплое одеяло. Его напоили кипятком, в котором вместо чая была заварена сухая малина, накрыли еще одним одеялом, ватным, но мальчик продолжал дрожать от холода.

Вечером в комнату, где лежал Талиб, вошел низенький рыжеватый человек. Это был доктор Лев Захарович. Он жил в том же доме, но на втором этаже. Доктор был очень близорук и носил круглые очки с толстыми стеклами. Целый час, наверно, доктор осматривал Талиба, слушал через костяную трубку, как он дышит, короткими толстыми пальцами мял живот Талиба, выстукивал ему грудь и бока, приложив к коже холодную железную пластинку и ударяя по ней крохотным молотком с резиновым наконечником, потом заставил Талиба открыть рот и говорить «а-а-а», а сам в это время давил на язык обратным концом чайной ложки.

Корявым почерком доктор исчеркал три маленькие бумажки и протянул их Викентию Петровичу с непонятными словами.

— Двусторонняя крупозная пневмония, — сказал он. — Если пневмонию лечить, болезнь продолжается примерно три недели, а если не лечить, но только хорошо ухаживать за больным, то пневмония проходит за двадцать один день. Это приблизительно. Кормить нужно хорошо. И желательно хлебом тоже.

Доктор оказался прав. Три недели провалялся Талиб в постели, окруженный заботой Викентия Петровича и Леры.

Потом ему разрешили вставать, но не выходить на улицу. Запрещение выходить на улицу подкреплялось полным отсутствием одежды. Рубашку и штаны Викентий Петрович сжег в первый же день. По комнате Талиб ходил в его бархатной курточке, но выйти на улицу в таком наряде было невозможно. Правда, постепенно у Талиба появлялся собственный гардероб. Кто-то из соседей отдал профессору гимназическую куртку своего выросшего сына, кто-то — короткие вельветовые брюки. С наступлением осени жизнь в Москве становилась легче, потому что пригородные деревни собрали хлеб, неплохо уродился картофель и овощи.

Закудовские жили даже несколько лучше, чем большинство москвичей: комитет бедноты бывшего царского имения Ильинское, в ведении которого находилась также и усадьба убежавших князей Юсуповых со старинным дворцом Архангельское, нанял Викентия Петровича для составления описи на огромную библиотеку и для инвентаризации других ценностей, оставшихся во дворце. Истинное значение этих книг и ценностей могло быть понятно только человеку весьма образованному.

Викентий Петрович очень подходил для этой работы, ибо был знатоком античности, умел читать по-французски, по-английски, по-немецки, по-гречески, по-итальянски и еще по-всякому.

— Мой папа п-полиглот, — с гордостью говорила о нем Лера. — Мама явно его н-недооценила. Впрочем, красивым женщинам идет некоторое легкомыслие.

Ветврач Едвабная ошиблась, когда сказала Талибу, что профессор побывал не то в Турции, не то в Персии, не то в Египте. Ни в одном из этих государств он не был, а все, что знал про далекие страны, знал по книгам.