На краю земли - Николай Иванович Дубов Страница 5

Сначала у меня затекли руки, ноги и заболела шея. Потом так засвербило в носу, что я едва не умер от желания чихнуть, но уткнулся лицом в землю и подавил этот приступ, который мог нас бесповоротно погубить… Должно быть, Генька испытывал то же самое, потому что он то краснел, то бледнел, и все время морщился, будто наелся хвои.

Страдания наши стали совершенно невыносимыми, как вдруг диверсант, не оборачиваясь, громко сказал:

— Ну ладно, вылезайте! Вы так пыхтите, что ветер скоро достигнет ураганной силы.

Это было страшнее, чем гром среди ясного неба! Генька потом рассказывал, что я даже зажмурился и уткнулся носом в землю, но он, наверное, врет. Диверсант повернулся к нам и повторил:

— Вылезайте! Хватит прятаться!

Путей к отступлению не было. Потные, красные, мы выбрались из кустов.

Диверсант смотрел на нас, а мы — на него. Он был совсем молодой и не страшный, но одежда с головой выдавала его коварную натуру: на нем была клетчатая рубаха, широкополая шляпа, ботинки на больших, торчащих из подметок гвоздях, а до коленок — вроде как обрезанные, без головок, сапоги. Он сел на прежнее место и сказал:

— В таких случаях как будто принято говорить «здравствуйте»?

Генька насупился и мрачно сказал:

— А может, мы не хотим.

— Вот как? — удивился диверсант. — Ну, в таком случае, нечего здесь вертеться! Грубиянов я не люблю.

Мы не успели ничего ответить — по правде сказать, мы и не знали, что ответить, — как раздался топот и из-за бома верхом на лошади вылетел Иван Потапович. За его спиной, держась за председателеву рубаху, подпрыгивала на крупе лошади Катеринка.

Как только Иван Потапович подскакал, Катеринка сползла с лошади. Иван Потапович спрыгнул тоже, оглядел палатку, нас, диверсанта и, поправив усы, сказал ему:

— А ну-ка, позвольте ваши документы, гражданин!

Тот удивленно поднял брови, посмотрел на нас, на председателя, потом опять на нас и присвистнул:

— Ага, понятно! Прошу!

Он показал Ивану Потаповичу на палатку и влез в нее первый, а Иван Потапович — за ним.

Это было ужасно опрометчиво — самому, добровольно забраться в логово врага. Но если таким простодушным оказался Иван Потапович, то мы были настороже. Генька мигнул, и мы схватили по здоровенному камню. В палатке гудели голоса, и мы ежесекундно ожидали, что оттуда загремят выстрелы. Потом голоса смолкли.

Время шло, и это молчание становилось невыносимым. Мы начали думать, что все кончилось ужасной безмолвной трагедией, и млели от страха и неизвестности.

Голоса загудели снова. Иван Потапович, пятясь, вылез из палатки и, усмехаясь, оглядел нас:

— Эх вы, сыщики! Морочите голову, чтоб вас…

Он сел на лошадь и ускакал.

Топот уже затих, а мы растерянно смотрели на неизвестного, который опять подошел к нам. Только теперь я увидел, что глаза у него голубые, ясные и что глаза эти смеются.

— Ну-с, молодые люди, почему вы не кричите «руки вверх»? Я вижу, вы основательно вооружились.

Камни выпали из наших рук. Генька облизнул пересохшие губы, а Катеринка выпалила свое:

— А почему?..

— Правильно! С этого надо бы начинать. Любознательность — мать познания. Итак, давайте знакомиться.

Но в это время сверху раздался крик, посыпались песок и камни. Забытый нами Пашка видел все, но ничего не понимал. Сгорая от любопытства, он слишком далеко свесился со скалы, сорвался и полетел вниз. Он катился по почти отвесному склону и кричал, будто его режут. Мы замерли от ужаса — он неминуемо должен был разбиться. Неизвестный бросился к тому месту, где должен был упасть Пашка, и выставил руки, чтобы поймать его, хотя вряд ли ему удалось бы его удержать — Пашка толстый и тяжелый, да и слишком велика была высота, с которой он падал.

Однако Пашка не упал. Метрах в десяти ниже обрыва из расселины торчал куст. Пашка угодил на него, обломал ветки, но рубаха его зацепилась за корневище, и он повис, как на крючке. Он было затих, но потом опять завопил что есть силы:

— Ой, сорвуся! Ой, убьюся!

Неизвестный бросился в палатку и выскочил оттуда с веревкой через плечо.

— Держись! — крикнул он Пашке.

— Ой, сорвуся! — продолжал тот вопить.

— Попробуй только, я тебе задам!

Он очень сердито прокричал это, и Пашка уже значительно тише прохныкал:

— Так я со страху умру…

— От этого не умирают. Держись!

Он подхватил с земли что-то вроде маленькой кирки и, как кошка, полез прямо на скалу. Мы все здорово умеем лазить и по деревьям и по скалам, но ни у кого из нас не хватило бы духу на такое дело: слишком высоко висел Пашка и слишком гладкой была эта почти отвесная скала. А он лез! То пальцами, то своей киркой цеплялся за трещины, выступы, нащупывая ногой какую-то совсем незаметную шероховатость и, опершись на нее гвоздями ботинок, поднимался вверх, потом искал опору для рук и снова подтягивался. Иногда шипы на ботинках начинали скользить по камню или срывались — и мы замирали, ожидая, что вот-вот он упадет, но он не падал, а взбирался все выше. Катеринка от страха присела на корточки, зажмурилась и закрыла лицо руками, но, не выдержав, время от времени взглядывала вверх, тихонько ойкала и опять зажмуривалась.

А он все лез и лез. Он уже добрался до Пашки, набросил на него веревочную петлю, но не остановился, а полез выше. Взобраться на вершину скалы было невозможно — она небольшим карнизом нависала над склоном, — но он и не собирался туда лезть. Немного выше и в стороне из расселины торчало мощное кривое корневище. Неизвестный добрался до него, перебросил через корневище веревку и, немного отдохнув, начал спускаться. Спускался он еще медленнее и осторожнее, так как теперь не видел опоры и находил ее только ощупью.

Наконец он оказался внизу, отбросил свою кирку, потянул за веревку и, приподняв Пашку так, что его рубаха отцепилась от корня, начал понемногу отпускать веревку. Пашка вертелся, как кубарь, стукался о скалу и скулил. Он сел бы прямо на палатку, но неизвестный перехватил его и оттащил в сторону.

— Слезай, приехали…

И только тогда мы увидели, что он весь бледный и на лбу у него выступил пот. Он вздохнул, вытер пот рукавом, и мы тоже облегченно вздохнули.

— Ну, больше никто сверху не упадет?.. Давайте условимся, граждане: в гости