Иван Серков - Мы — хлопцы живучие Страница 37

— Что ты, баб, — удивился я. — Увидимся. Я же только на экзамены. Глядишь, к вечеру дома буду, если не сдам.

— Сдашь, сдашь, — успокоила меня старая. — Ты все сдашь, ты крутомозгий.

— И не умрешь ты вовсе, — перебил я ее.

— А что мне тут больше делать? — спросила бабушка, — Ты на свой хлеб идешь, Гришке я уже тоже не нужна, батька женится не сегодня-завтра. А я… я все свое на этой земле сделала. Только юбкой еще на смертный час не обзавелась… — и уже не попросила, а строго наказала: — Гляди же, если сразу назад не отпустят, как услышишь про меня, чтоб приехал.

Отец подогнал подводу. Он сегодня снопы в колхозе возит, да кнут дома забыл.

— Ну, садитесь, — пригласил он нас с Санькой, — подвезу до околицы.

А Глыжка без приглашения сел.

— Так гляди же! — крикнула бабушка вслед.

Резво бежит Буянчик, хлещет себя по бокам хвостом, отгоняя оводов. Мягкую, как зола, пыль из-под колес ветер стелет на придорожную траву.

Телегу подбрасывает на выбоинах, и голос отца от этого дрожит.

— Ишь ты его! — подгоняет он Буянчика. — Характер показывает, волчье мясо. Выскребся из чесотки, задрал хвост.

Мне помнится, каким был Буянчик три года назад. Такой уж доходяга, глядеть не на что. А теперь, как говорит отец, выскребся. Добрый конь. Повозили мы с ним, попахали, хотя и не вышло из него скакуна.

Отец не спешит сворачивать, и мы едем той же дорогой, по которой я вез когда-то из больницы дядю Андрея. Вот около этих верб мы тогда с Буянчиком хлебнули горя. Вербы тоже подросли, стали кудрявыми, густыми.

— Так смотрите же там, — наставляет нас с Санькой отец, как сдавать экзамены. — Горячки не порите. Подумай хорошенько, а потом уже рот открывай. И главное — смелее.

За околицей мы повстречали Катю. Она шла из города с кошелкой за плечами. Нынче они купили корову, так, должно быть, носила на базар молоко. Увидав нас, Катя отчего-то растерялась, покраснела, опустила голову и даже глаз не подняла. Так и простояла на обочине, пока мы не проехали.

— Поганых людей встретите — не заводите дружбы. Видите, что на худое дело подбивает, — в сторонку от него, — продолжал наставлять нас отец. — Словом, не будьте тюхами-матюхами, а головой подумайте, как жить, чтоб и тебе было хорошо, и товарищу.

Я думаю головой, но не о том, о чем говорит отец, а о Кате.

Так и не проводил ее ни разу домой. Все собирался-собирался, и не получилось. Хотя бы здесь проститься надо было, а то, глядишь, и впрямь назад не приеду. Да как ты простишься, когда отец рядом?

Тайком ото всех я оглянулся. Катя уже на пригорке. Заслонив рукой глаза от солнца, она смотрит нам вслед. Но стоило мне повернуть голову — словно испугалась, подкинула ловчей на плечо кошелку и заторопилась, чуть ли не бегом побежала.

Долго я видел ее белую косынку и линялое платьице, которое ей подарили еще в школе.

Если меня примут учиться на офицера, я оттуда ей обязательно напишу. А потом, как Юрка, на каникулы приеду. Тогда уже не побоюсь проводить.

— Ну, бывайте, — сказал наконец отец. — Не сдадите, так не больно горюйте. Возвращайтесь домой. На хлеб заработаем.

Свою ручонку в цыпках, как большой, протянул по очереди нам с Санькой и Глыжка. Долговязый, загорелый, он совсем вырос из штанов. Ему, как и бабушке, должно быть, не верится, что мы еще вернемся, потому он повесил нос и хочет заплакать.

Так и поехал назад с отцом, насупленный и чем-то вроде обиженный. Не горюй, брат, пусть только тебя кто-нибудь пальцем тронет — приду домой в форме, будет он знать!

Наше село осталось за бугром, но еще видны верхушки школьных тополей и старых лип на погосте, где лежит моя мать. Все дальше и дальше пылит подвода.

Вот уже скрылась в несжатой ржи выгоревшая отцовская фуражка. Мы с Санькой разулись, чтоб легче было идти, связав шнурками, перекинули ботинки через плечо и зашагали туда, где виднелась громада элеватора. Придем в училище, там и обуемся.

А вскоре нас провожали снова. Только на этот раз, как и в солдаты, с песнями.