Анатолий Соболев - Рассказы о Данилке Страница 32

Как-то раз, уже в полночь, случилось вот что: чтобы скоротать время, запел Валька в очереди. Запел потихоньку, среди своих, барачных пацанов. В тот день подфартило ему в столовке, подработал на выносе помоев и накормили его «от пуза». Данилкина бабка всегда говаривала: «Середочка сыта, и кончики заиграли». Вот и у Вальки так — запел он. Да и мороз в ту ночь не так сильно давил. Спел он одну песню, а ему тетка, что рядом стояла, говорит, чтоб еще спел — время быстрее побежит. Валька не стал ломаться. Спел. Народ, кто удивляется, кто слушает со вниманием, а кто подпевать даже начал. Глянули — утро брезжит. Незаметно с песнями время скоротали. Какая-то бабка сказала, что мальчонку надо бы без очереди пропустить, на всех, мол, работал, талант тратил. Кое-кто, правда, заворчал, нашлись противники. Но все равно Вальку подтолкнули к дверям, и вошел он с первой партией в ларек.

На вторую ночь то же самое повторилось. И с тех пор повелось: как ночь, так Валька поет. Барачные ребята долго ему втолковывали, чтоб он задарма не пел, пусть без очереди пропускают. Валька стеснялся. Тогда Мишка Однорукий, был в Данилкином бараке такой — из поджиги стрелял, все пальцы правой руки оторвало, а доктора и кисть отхватили, — вот этот-то Мишка и сказал всем громогласно, что Валька петь не станет, если его без очереди не будут в ларек пускать. Посудили-порядили люди и решили, что одного мальца можно и без очереди пустить. Все равно человек двадцать, а то и поболе, как ни сторожи, без очереди просачиваются. Так что еще один лишний — не беда. Тем более, что всю ночь он честно отстаивает, да еще и ноет для всех.

И стали Вальку пускать без очереди. Ну и пел он за это на совесть.

Пел-пел и охрип. На морозе вообще петь нельзя. Говорят, настоящие певцы даже дышать на морозе боятся, не то что — петь. Шарфом шерстяным или пуховым горло и нос закутывают. А у Вальки и шарфа-то никакого не было, вечно голая шея из воротника худого пальтишка торчала. Захрипел Валька, перестал петь. Но без очереди его все равно пускали — на работе, так сказать, производственную травму получил.

Придет Валька, посипит чего-то, покашляет, получит хлеб и идет-бредет тихонько обратно. Потом слег совсем. Горло перехватило.

А через неделю помер.

Данилка пришел в комнату Вальки и увидел его белого, с лиловыми губами, с черными провалившимися глазницами. Увидел на столе. Лежал Валька в гробу из некрашеных досок, в новой рубашке, купленной по случаю его смерти. При жизни он вечно донашивал перешитые из отцовских рубах или материнских кофт. Мать перед ним стояла на коленях и молча рвала на себе волосы. Орава мальков испуганно сидела на лавках.

Ужас охватил Данилку. Ему еще предстояло видеть много смертей, хоронить фронтовых товарищей, самому убивать врагов, но на всю жизнь самой большой несправедливостью, самой острой болью и великой утратой, самым страшным ликом войны вошла в сознание Данилки смерть Вальки Соловья.

О найденных в тексте ошибках сообщать: mailto: [email protected]

Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/