Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова Страница 23

– Вообразите, возвращаюсь из прачечной, а у парадной карета «скорой помощи». И два красавца санитара ее, горемычную, под белы рученьки выводят. И она их спрашивает: «В Президиум?» А те кивают: в Президиум, мол. Записку оставила. Что все про нас в верхах расскажет. Про то, что Арарат яд в ступе толчет, а Зайцевы нарочно иностранные языки учат, чтобы с врагом разговаривать. А про меня, старую, – что на метле летаю по нечётным числам. – Бабушка Валя фыркнула и пошла ставить чайник, на ходу приговаривая: – А чего это по нечётным? Я и по чётным тоже могу.

* * *

Комната у Алеши светлая, просторная. Почти такая же, как в Ленинграде, только окна в полисадник, а в нем жимолость. На обоях – ромбики летают над вазонами, точно бабочки, Алеша обожает гладить их рукой, ощущать под ладонью выпуклость рисунка.

А по центру комнаты колонна торчит, пахнет дубом и свежей краской.

– Лёля, ты крепче мелок-то держи. Что ты тут нарисовала?

– Каляку-маляку! – гордо подняла подбородок сестренка.

– Дай покажу, как надо.

Алеша взял ее ручку с мелком и вывел незатейливую треугольную елочку с красной звездой на макушке.

– Это ничего страшного, Лёль, что ты девочка. Ты не переживай особо. Подрастешь чуть-чуть – я тебя истребитель научу рисовать. И танк Т-34. Хочешь?

Лёля кивнула.

Алеша отошел на пару шагов, полюбовался рисунком. Постоял немного и обнял колонну. Такая вот у него теперь Родина (с большой буквы). Такой вот центр Вселенной – как раз там, где колонна торчит. Ведь не случайно же торчит – надо же этот вселенский центр как-то обозначить.

Глядя на Алешу, глазастая Лёля тоже ткнулась лобиком в нарисованную елочку и обхватила колонну ручками.

Мой папа – Гагарин

О том, что дядя Жора не его отец, Марик узнал два года назад, на собственном дне рождения, сразу после выноса кремового торта с восемью маленькими витыми свечками. Тогда изрядно подвыпивший физик дядя Петя Козырев, сосед по коммуналке, размахивая рюмкой с водкой, важно произнес:

– Тебе исполняется восемь лет, мальчик! Восемь… Знак бесконечности! В наш век космических спутников, электронов, позитронов, нейтрино и господства человека над атомом…

Марик понуро сидел, уткнувшись в чашку с грузинским чаем и слабо представляя все перечисленное соседом, кроме, конечно, спутников. Речь дяди Пети Козырева была длинной, пламенной, как на трибуне, в ней толкалось и теснилось, как в мальчиковом хоре, множество громоздких и большей частью одинаково непонятных слов. А закончилась она фразой, после которой взрослые за столом вмиг перестали жевать:

– …И вырасти тебе желаю похожим на Жорика, а не на папку твоего настоящего.

Дядь-Петина жена тетя Зоя ойкнула, потянула мужа за рукав, и он все-таки пролил водку на крахмальную скатерть.

В тот вечер мама, бабушка Неля и сам смущенный дядя Жора решили наконец поговорить с Мариком.

* * *

Нет, он в принципе хороший – этот дядя Жора Синицкий. В технике разбирается, голубятню сам построил, книг много читал – не сказать, чтоб все на свете, но те, которые в секретере и на полках уж точно… И маму любит, но все-таки не родной. Марик тормошил призрачные воспоминания, всплывающие в голове серыми рваными кляксами, и выуживал из детской памяти бородатое лицо в круглых очках, склонившееся над ним, и большие жесткие руки, вытаскивающие его, маленького, за подмышки из высокого деревянного стульчика. Папка?

Мама, отводя глаза, поведала Марику, что настоящий его отец, большой ученый-полярник и покоритель Севера, погиб, затертый холодными голубыми льдинами, как герой. А когда Марик подвел ее к огромной карте мира, загораживающей дырку на обоях в коридоре, мама, задрав голову, долго искала глазами на белой шапке Северного полюса приличествующую для гибели отца точку и наконец, поднявшись на цыпочки, ткнула пальцем в какую-то малозаметную запятую в Северном Ледовитом океане.

Рассказ бабушки Нели оказался куда более фантазийным. В нем переплетались не только льдины и «севера», пингвины и радиостанции, но и витиеватые шпионские сюжеты, враги, не оставляющие в покое Родину даже в мирное время. И конечно, чистое небо над головой, чем, собственно, советский народ во многом был обязан славному разведчику – отцу мальчика Марика.

Но, подведенная к карте как к немому свидетелю, она наклонилась, охнув и схватившись за поясницу, ткнула куда-то наугад в яичный белок Антарктики, и Марик сделал для себя вывод: обе они, и мама, и бабушка, ему врали.

Дядя Жора же вообще ничего не объяснял, был добр и ласков, и Марик за два прошедших года взрастил на него большую обиду – за то, что оказался не им. Не отцом.

Не называть его «папой» оказалось легко. Как будто отре́зало. Бабушка с мамой шептались на кухне: мальчик все-все понимает, не младенчик. И чем больше Марик делал равнодушный вид, тем больше они охали: переживает.

Сказать о себе, что он не переживал совсем, Марик все же не мог. Самые яркие моменты детства: карусели в парке Победы, рыбалка на Ладоге, покупка голубей на Кондратьевском рынке, поход с настоящими палатками в Карелию, чтение вслух и смех без удержу, даже самодельный деревянный самосвал – все было связано с этим… который не отец. Но в то же время сочными красками нарисовались совершенно очевидные факты, не замечаемые Мариком раньше: и то, как однажды дядя Жора сильно шлепнул его за кривлянье в трамвае, и как отказался купить эскимо, и как заставлял столько раз мыть пол в коридоре и полоскать противную тряпку в ведре с холодной водой. Ну понятно: со своим, родным, так бы ни за что не поступил. А с чужим ребенком – пожалуйста!

Нет, их отношения вовсе не испортились, но стали как будто нейтральными, не теплыми, но и не холодными – как чуть поостывший гороховый суп в тарелке – с того самого дня, следующего за болезненно-неловким объяснением, когда Марик впервые назвал его «дядей».

– Ты можешь продолжать называть меня папой, если хочешь, – склонившись над газетой, ответил ему дядя Жора.

– Но ведь будет нечестно! – выпалил Марик.

И тему эту дядя Жора больше не поднимал.

* * *

– Ты плакал, когда узнал, что он не твой папка? – спросила его как-то соседка Ниночка, семилетняя дочка дяди Пети Козырева.

И вроде два года уже прошло, а события того дня рождения