Джентльмены и снеговики (сборник) - Светлана Васильевна Волкова Страница 21

– Вот руку на отсечение даю, скоро этот тип въедет в твою комнату, обустроится, как у себя дома, отнимет у тебя бинокль и – следишь за мыслью? – засядет чертежи из бюро высматривать, – не унималась Варвара Гурьевна.

Алеша представил, как она засучивает рукав старого пестрого халата по локоть, протягивает тощую бело-желтую руку, и руку эту кто-то отсекает огромным топором.

– Чего морщишься, будто кислятину съел? Так будешь писать?

– Нет.

* * *

На следующий день, в воскресенье, взволнованная мама сообщила, что к обеду надо ждать гостей. Бабушка Валя заохала и побежала ставить опару для теста, сообщив соседям, что сегодня придет на смотрины жених, вдовец из Ивангорода. Мама, светящаяся, помолодевшая, занялась уборкой, споро наводя порядок на полке с книгами и в серванте. Вручив Алеше тряпку, она велела отмыть каракули с колонны.

Алеша оттирал криво нарисованную тачанку и все думал свою тяжелую думу. Мама, его родная мама, принадлежащая только ему, влюбилась в этого нелепого человека. Даже смешно. В ее возрасте! Алеше казалось, что это так неприлично – быть напоказ счастливой и влюбленной.

Колонна отмывалась плохо, от тряпки оставались серые разводы.

– Алеша, что ты грязь размазываешь!

Мама подошла ближе, сощурилась от яркого июньского солнца, и Алеша заметил сеточку мелких морщинок в уголках ее глаз. Как он не замечал раньше? Морщинки не делали маму некрасивой, но Алеша знал от Арарата Суреновича, что у невесты кожа должна быть натянута, тугая, как на яблоке. Мысль о том, что мама постарела, была до боли неприятна, обидна для Алеши. И тут же родилось подленькое желание, чтобы дядя Костя увидел ее такой. Непременно такой – в старом халатике, перешитом из сарафана бабушки Вали, с растрепанными волосами, выбившимися из-под выцветшей косынки, с ненакрашенными губами и обязательно с морщинками у глаз. Вот увидит ивангородский жених такую маму и откажется от нее! И снова все станет как прежде: мама будет ездить с ним гулять в парк Победы, и покупать сахарную вату, и играть в настольные игры по вечерам.

– О чем задумался, сынок? – ласково спросила мама.

И Алеша устыдился своих нехороших мыслей, прильнул лбом к ее плечу, и так захотелось обнять ее, но руки были грязные.

Мама улыбнулась, погладила его по волосам.

– Ты самолет не оттирай. Уж больно он у тебя хорош!

…Вернулась из кухни бабушка Валя и отправила Алешу в магазин за хлебом и подсолнечным маслом, снабдив зеленой бутылкой с узким длинным горлышком и, как всегда, выдав ценные указания насчет плутоватых продавщиц.

Отстояв в две очереди и вернувшись домой, Алеша еще в коридоре понял, что в его комнате, помимо мамы и бабушки, есть кто-то посторонний. Надо было в звонок позвонить, а он открыл дверь своим ключом – теперь вот стой и соображай, как набраться смелости и войти.

Алеша прошелся по коридору, пиная сдутый футбольный мяч и соображая, сказать просто «здрассте» или «привет, давно не виделись». Почти никого из соседей дома не было, и только заезжий племянник Зайцевых, второклассник Антоха, неожиданно выскочил от Варвары Гурьевны. Он дыхнул на Алешу сладким духом ириски и, шмыгнув носом, умчался на кухню. Было заметно, что его подбородок и руки вымазаны чернилами.

Тут дверь Алешиной комнаты отворилась, и высунувшаяся голова бабушки Вали изобразила немой вопрос. Отступать было некуда.

В комнате за столом сидел дядя Костя и держал на коленях большеглазую кудрявую девчушку лет трех. При виде Алеши он улыбнулся и поставил девочку на пол.

– Лёля, ну что стоишь? Подойди, обними нового братика.

Глазастая Лёля покорно сделала пару шажков, обняла Алешу за живот и сразу же отошла назад, на ту самую точку в полу, с которой сошла.

– Привет, – удивленно вымолвил Алеша.

Лёля посмотрела на него глазами лемура и как-то по-взрослому вздохнула.

Бабушка Валя принялась расписывать достоинства внука: и какой он прилежный ученик, и тимуровец, и учителя хвалят. Как будто это к нему пришли свататься, а не к маме. Алеша даже хмыкнул.

– Один только изъян, – подлила ложку дегтя бабушка. – Верит всему, что ему говорят. Простодушный. Так что вы, Константин Захарович, с нашим Алешей зазря не шутите.

– А мы зазря не будем, – заулыбался гость. – Мы правду скажем, без шуток.

Глазастая Лёля кивнула и взяла Алешу за руку.

Правда же заключалась в том, что мама и дядя Костя вскоре женятся. И что теперь у Алеши будет самая настоящая семья – с папой и сестренкой. И что теперь они все вместе будут жить в Ивангороде, в большом деревянном доме с палисадником, мама устроится на рыбный комбинат, а Алеша в сентябре пойдет в новую школу. Бабушка Валя тут же подхватила, что на каникулы-то уж точно он будет гостить здесь и она разрешит ему всякие приятные безобразия – например, иногда прыгать на ее оттоманке.

Все звучало так, как будто от его, Алешиного, ответа зависело, будет свадьба или нет.

Алеша понимал, что сейчас все смотрят на него, пытаются по выражению лица прочитать реакцию. А вот он намеренно сделает непроницаемую каменную физиономию, как разведчик! Алеша усадил Лёлю на стул, сам же взгромоздился на подоконник.

Что теперь будет? Зачем ему «папа» в полосатом шарфе? И еще «сестренка»? Ладно бы, братик был, он бы его в футбол научил гонять, а то девчонка! И переезжать в Ивангород из Ленинграда он не хочет. Да ни за что на свете! Здесь его колонна, его Родина (с большой буквы), и кто дал им – им! – право ее у него отнимать?

Алеша почувствовал кислый комок в горле и понял, что сейчас появятся позорные слезы. Он быстро заморгал и отвернулся к окну. Бабушка Валя все говорила, а Алеша смотрел на улицу и думал, что если бы свершилось чудо и дядя Костя оказался взаправду шпионом, как думает Варвара Гурьевна, то он, Алеша, был бы даже очень рад этому. Диверсанта «дядю Костю» доблестная милиция повалила бы и связала, как в пересказанном Митей Смирновым фильме «Следы на снегу». И всем бы стало хорошо. И никуда из комнаты с колонной уезжать не надо было бы…

Тут он увидел в окне Антоху. Тот бежал, подпрыгивая и поддавая сандалией камешки на тротуаре, а в руке у него был конверт.

Алеша прислонился лбом к стеклу, и мысли понеслись чехардой. Он вдруг вспомнил, как минут