Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова Страница 20

— Копейку добывал, — отвечает мужик.

Засвистала птичка и улетела в самое небо, говоря про себя: «Не хотела бы я быть мужиком!»

Идет мужик дальше, и здоровается с ним рыбка речная.

— Мужик, мужик, — спрашивает рыбка, — отчего ты высох, как щепка?

— Копейку добывал, — отвечает мужик.

Ничего не сказала рыбка, только хвостиком плеснула, и она спустилась на самое дно, подальше от света белого, чтобы и ее, не ровен час, не забрали в мужики».

...Мария дивилась прекрасному народному языку листовки, сочному и образному. Как все просто и понятно, какой привычный мир окружает мужика и сколько боли вложено в его работу за копейку — то от пота рубаха превратилась в невод, то набил мозоли, подобно дубовой коре, то высох, как щепка. И все в природе — и птичка, и рыбка, и березка — боятся, как бы им в мужика не превратиться... «Писатель многое может, если он живет одними мыслями и чаяниями с народом», — подумала Мария и принялась читать дальше...

И снится мужику сон. И видит он землю прекрасную, где нет эксплуатации, где земля принадлежит народу... Там и поле, как золотое море, от пшеницы колышется, там люди узнают радость труда, там нет ни бедных, ни богатых. И цепи разорвали, которыми приковали богачи народ, — золотую и железную. И тут явился ему старец.

«— Хорошо же тут! — воскликнул мужик.

— Твоя правда, — говорит старец. — Но я показал тебе только начало того счастья, до которого достигнет человек. Того же, что будет, когда настанет на земле царство братской любви, справедливости и правды, не может видеть ни одно человеческое око, пока будет промеж людей обман, грабеж да всякая неправда!

Старик замолчал немного и потом опять начал говорить:

— Все вы будете жить так, но время еще не пришло, хотя скоро настанет оно. Смотри, вон там уже занимается заря, и скоро разгонит кромешную тьму зла и неправды, что покрывает землю, солнце любви. И не будет тогда ни плача, ни скорби, ни страданий, ни нищеты на земле. Тучи застилают грядущее солнце — великую грозу предвещают они. С тех пор как стоит земля, не было такой грозы. Злой и неправый затрепещет, реки потекут кровавой водой! Горе вам, богатые, ибо вы уже получили свое утешение! Горе вам, пресыщенные ныне, ибо взалчете! Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете!»

В эту ночь Мария не сомкнула глаз. «Сказка о копейке», которую она распечатала на гектографе, взбудоражила душу. Народники знали деревню, и хождение в народ революционеров, безусловно, сыграло свою роль — как звезда зажигалась на небосклоне, так в душах крестьян пробуждалась надежда на лучшую жизнь. Деревня просыпалась от спячки. Необходимость борьбы за свое благо стала достоянием той незначительной кучки крестьян, с которыми соприкасались народники. Но как их мало! Как мала и кучка революционеров, которые, не жалея живота своего, борются за то, чтобы пробудить народное сознание! Да и у самого Степняка-Кравчинского поразительная жизнь. И в народ ходил, и пропаганду среди темного и безграмотного народа вел. Потом его арестовали. Бежал из заключения в Италию, где поднималось знамя освободительной борьбы, храбро там сражался. И все же Россия звала и манила, Родина — душа, без которой человек не может жить! И Степняк-Кравчинский возвращается в Россию. В России свирепствовал террор и погибли лучшие и благороднейшие друзья, ставшие жертвой шефа жандармов Мезенцева. Степняк-Кравчинский убил Мезенцева ударом ножа в грудь. Рука не дрогнула, о собственной опасности не думал. И опять эмиграция и мучительная жизнь без родины.

Конечно, исторически народники себя изжили — это понимала Мария. Ушли и наивные мечты через крестьянскую общину построить социализм, но личный героизм народовольцев, любовь к народу волновали и сегодня каждого честного человека.

На следующий день хлопот выпало много. Санин написал листовку о штрафах на горнорудном заводе. Хлесткую и смелую. Хозяин грабил рабочих безбожно. И все ему сходило с рук. Вот и разложил Санин, умница, все по полочкам. За что штрафуют, почему штрафуют и какая в этом огромная прибыль для хозяина. И закончил словами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Слова в этих местах неслыханные.

Ида сварила крепкий клей из муки, разлила по нескольким баночкам, и, как только стемнело, втроем пошли по городу. Впереди Санин, накинув студенческую куртку на плечи. Широким ремнем прижал к животу пачку листовок. За ним Мария и Ида.

Ветер ударил в лицо. Сухой. Колючий. Мария кивнула Иде, и та послушно замотала голову шарфом. Санин зорко оглядывал улицы. Жизнь затихала в городе рано. Обыватели запирали ворота и спускали с цепей собак от лихих людей. Засыпали небольшие дома. Крепкие. Закрытые ставнями и толстыми воротами. Высокие заборы гасили уличные звуки. В небольших домах жили рабочие и мелкие чиновники. По городу колесили сторожа с трещотками и тягуче кричали: «Слу-шай... Слу-шай...» Сторожам вторило буйное собачье племя. И опять все затихало... Ночной Екатеринбург Марии напоминал почему-то острог.

Мария пробиралась по городу осторожно. Но вот она поднимала руку, и процессия останавливалась. Ида быстро намазывала стену, Мария брала из рук Санина листовку и наклеивала. Санин зорко оглядывался по сторонам, кабы не произошло какой оказии. Работали споро. Ни времени, ни ног не жалели — расклеивали листовки на самых видных и людных местах. И на здании городской больницы, и на заборе стеаринового заводика, и на детском приюте Нурова, и на окнах Волжско-Камского училища, и на усадьбе Расторгуева, и на особняке Рязанова... Да разве запомнить все места?! Ида заметно устала, и Мария не чувствовала ног. Несколько раз они отступали в темноту, заслышав голоса подгулявших купчиков. Однажды едва не налетели на спавшего сторожа, да спас его богатырский храп. Сторож напялил романовский полушубок, не убоявшись летних ночей, и спал, рядом прикорнула здоровенная собака. С завидным равнодушием дворняга посмотрела на ночных пришельцев и, к восхищению Марии, громко зевнула. Да, действительно, к чему прерывать сон?!

Время двигалось к рассвету. В оконцах домов стали зажигаться огоньки, город просыпался. Пора... Нужно уходить. Осталась последняя листовка, которую Мария, по обыкновению, наклеивала на полицейскую управу. Санин погрозил ей пальцем. К чему озорство?! Ида, посмеиваясь, качала головой. Мария старательно разглаживала уголки листовки.

В белесом рассвете проступали квадраты листовок. Мария, довольная, крепко расцеловала Иду:

— Спать... Спать...

Утром Мария направилась в город. Вместе с ней вышагивал Санин. Нужно было зайти к наборщику еженедельника «Екатеринбургская неделя» Емельянову и