Юрий Хазанович - Свое имя Страница 19

— Идет! — закричал Митя.

Площадка весело и озабоченно загудела. Грузчики выпрыгивали из вагонов и, надевая брезентовые рукавицы, разбредались по площадке, занимая свои места.

Девчат с платформы будто сдуло. Заработал мотор подъемного крана, стальная ручища поднялась и опустилась, не то разминаясь, не то приветствуя поезд.

Напряженно, до рези в глазах, Митя всматривался в даль. Ему казалось, что поезд стоит. Но вот над паровозом взлетела и мгновенно растаяла белоснежная струйка пара, а спустя несколько секунд долетел слабый свисток.

«Иду-у!» — возвещал он. И как ни был мал и немощен в сравнении с обычными машинами узкоколейный паровоз, но он с такой настойчивостью стремился к цели, что воздух расступался перед ним с тревожным нарастающим гулом.

Мимо замелькали платформы с пушками, перекрытыми брезентом. Митя остолбенел: «Вот тебе и узкая колея!»

Поезд еще не остановился, а на площадке все пришло в движение. Митю отбросило в сторону.

Грузчики на ходу взбирались на платформы, поспешно сдергивали зеленый плотный брезент, высвобождали орудия. А когда зашипели тормоза и вагоны в последний раз стукнулись буферами, стрела подъемного крана уже снижалась над одной из платформ. Помешкав, она стала подниматься и поворачиваться; пушка, чуть покачиваясь на стальном тросе и описывая в воздухе дугу, плыла к платформе, стоявшей на широкой колее.

Мите сделалось неловко: все работали горячо и споро, лишь он один был посторонним человеком и мешал, путался под ногами. Удрученный бездельем, он потащился с перевалочной площадки.

Как только он зашел во двор, стукнув калиткой, Марья Николаевна взяла со стола письмо.

— От папани? — с порога, возбужденно спросил Митя.

По лицу матери он понял, что письмо не порадовало ее. Отец сообщал, что он жив-здоров и что эшелон привели вполне благополучно. Встретили их как полагается. Земляков оказалось столько, что не мудрено было и растеряться: на фронте ты или у себя на Урале…

«Как раз в это время, — писал отец, — коломенцы прислали новый бронепоезд. Команда в полном сборе, а паровозной бригады нет. Меня и моего помощника, знакомого вам Петра, вызвало командование. Как же должен был поступить ваш батька, поскольку он коммунист? И вот с этого времени работает он машинистом на том бронепоезде, с чем и просит его поздравить… Думаю, ты меня не осудишь, Марьюшка. И ты, Дмитрий, тоже поймешь…»

— Факт. Отлично понимаю! — громко сказал Митя и снова углубился в письмо.

«Ходили мы уже в два маршрута. Тут называется — рейды. Фашистам наш поезд шибко не понравился. Сегодня опять собираемся в гости. Считал, что я уже старый черт, а тут замечаю — ничего, пока не хуже, чем в девятнадцатом… У тебя, Дмитрий, каникулы. Набирайся силенок, чтоб учиться как подобает. Время нынче такое: все, что делаешь хорошо, — все на пользу фронту. Будьте здоровы, живите дружно да обо мне не беспокойтесь…»

Не выпуская из рук письма, Митя прошелся по комнате.

— Машинист бронепоезда! Вот подвалило папане! А ты не рада?

— Опасно ведь… — негромко проговорила Марья Николаевна.

— Все будет хорошо, увидишь. Наш папаня еще Героя получит! К Трудовому прибавится орден Ленина, Золотая Звездочка. Здорово! Герой Советского Союза Тимофей Иванович Черепанов! — А мысленно произнес: «Сын Героя Советского Союза!» — и вслух заключил: — Звучно!

— Совсем ты еще дитё, — сказала Марья Николаевна. — А твои-то как дела?

— Плохо.

— Это почему же?

— Максим Андреевич, оказывается, на узкой колее…

— Ну и что?

— Конечно, и узкая колея имеет значение, но мне хотелось на широкую…

Марья Николаевна засмеялась тихо, от души.

— А мне совсем не весело! — с укором проговорил Митя.

— Я смеюсь, потому что больно ты широкий… Отец-то твой где начинал?

— А где?

— Тут же начинал. Кочегаром, потом помощником. В ту пору как раз мы и познакомились…

— На этой узкой колее?

— Познакомились-то не на колее, а в гостях. А работал он на узкоколейке. — Мать помолчала задумчиво и тихо добавила: — Ну, а ты уж сам смотри…

Нет индивидуального подхода

— Кажись, Черепанов? — совсем рядом загрохотал чей-то бас, и жесткие, сильные руки сгребли Митю.

— Владимир Федорович! — удивленно прошептал Митя.

Перед ним стоял машинист Королев, который вместе с бригадой Черепанова вел на фронт уральский эшелон, — огромный дядя с темными и маленькими, как у медведя, глазками, с крупным, немного одутловатым лицом.

— Как видишь, воротился в полном здравии… Ты чего принюхиваешься ко мне, барбос? — весело гремел Королев, тиская Митю. — Ну, пропустил малость по случаю прибытия. Видал, цензура! — шутливо пожаловался он стоявшему рядом человеку.

Этого человека Митя тотчас узнал по широким, раскидистым бровям и орлиному носу: он видел его на перевалочной площадке, когда из Кедровника опаздывал поезд.

— Тимофея Иваныча? — спросил у Королева тот, с интересом рассматривая Митю.

— Ага. Богатырь растет. — Машинист наклонился, пытливо заглянул Мите в лицо. — А ты тут что делаешь?

— На работу хочу. На паровоз.

— Знатно! Батьке, стало быть, замена?

— Что еще Горновой скажет, начальник депо?

— Горновой? — живо переспросил Королев. — А что ему говорить? «Добро пожаловать!» — скажет и зачислит.

— Не так-то быстро. У меня с годами неувязка. А Горновой этот, говорят, буквоед. Все у него по букве закона…

Королев взревел, затрясся от смеха и схватился руками за бока. У человека с орлиным носом лицо смешно вытянулось, брови взлетели под самый козырек фуражки. Он протянул машинисту руку:

— Заходи по свободе. Я, пожалуй, удалюсь.

Королев корчился от смеха, стонал.

— Не понимаю, чего вы смеетесь? — пожал плечами Митя, считая, что Королев перехватил на радостях.

— А того, что напраслину возводят на человека, — вытирая глаза, сказал машинист. — С виду начальник депо ровно строгий, суровый, а на самом деле — душевнейший человек, верь мне… А твой папаня героем себя показал. Да. Имею задание передать семье самоличный привет и еще кой-что…

Последние слова Королев произнес, значительно приглушив рокочущий бас, даже оглянулся, словно боясь, что могут подслушать, и рассказал, при каких обстоятельствах Черепанов стал машинистом бронепоезда.

Тимофей Иванович не совсем точно писал об этом домой. На прифронтовую станцию, куда они доставили эшелон, действительно прибыл новый бронепоезд и действительно требовалась паровозная бригада. Но командование не вызывало Черепанова, о нем не знали. Он сам пришел к командованию: «Ежели подхожу, рад буду послужить. Только прошу оформить, чтоб у себя в депо дезертиром не числился…» Ему ответили: «Об этом можете не беспокоиться…»

— Марье Николаевне этого сказывать не велел, — продолжал Королев. — «Хотя она, говорит, у меня вполне сознательная, только на всякий случай не нужно ей знать, что я по своей воле остался. А сыну, говорит, скажи правду». Понятно тебе, Дмитрий Тимофеевич? Так-то. А теперь будь здоров, не кашляй и не робей…

Сколько раз вырывалось у отца, что он хотел бы приложить к фашистам свою руку, хотел бы свести счеты! И вот добился… А он, Митя, сможет так? Сначала вышла неловкость с Максимом Андреевичем из-за узкой колеи (хорошо, что старик не затаил обиды и вчера обещал замолвить слово Горновому), а теперь как будто стало боязно идти к начальнику…

Навалившись локтями на стол, начальник депо курил. Голова его была окутана сизой кисеей табачного дыма, и разглядеть можно было только руку, водившую карандашом по темно-синему, как ночное небо, чертежу.

Митя подошел к столу, перевел дыхание. Собираясь заявить о себе, он открыл рот, но не произнес ни звука и попятился, увидев лицо начальника — орлиный нос, серые глаза, внимательно смотревшие на него из-под тяжелых заиндевелых бровей…

«Так вот почему заливался Королев!» — пронеслось у Мити в голове. Переборов оцепенение, он резко повернулся и быстро зашагал к двери.

— Черепанов, ты куда? — спокойно спросил Горновой.

Остановившись, Митя повернулся вполоборота.

— Довольно странно, — серьезно продолжал Горновой, — является человек, не говорит ни слова и уходит. Язык за порогом оставил, что ли?

— А нечего теперь говорить, — безнадежно прошептал Митя, глядя в сторону.

— А вдруг найдется. — Горновой поднялся со стула, раздавил в пепельнице окурок и, когда Митя несмело подошел, через стол протянул руку: — Будем знакомы.

— Да вроде уже познакомились, — с печальным смущением сказал Митя, отвечая слабым пожатием.

— То знакомство не в счет. — Горновой показал на кресло.

Митя сел и тотчас схватился за подлокотники: сиденье было такое мягкое, что ему показалось, будто он проваливается.