Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова Страница 15

вела себя безответственно — без согласия организации затеяла переговоры с террористами в Москве. За террористами следили, и Прейс арестовали. На допросах Прейс не молчала — она не была примитивной предательницей, но ее откровенные разговоры со следователем, та роль, которую она себе отводила в революционном движении, стоили товарищам свободы. Арестовали и Марию Ветрову. Она была бестужевкой. До этого учительствовала на Азовщине. Встречалась со Львом Толстым, желая понять, в чем состоит смысл жизни. Страдания народа переживала тяжело. Прекрасный, нравственный человек. Всех арестованных по делу Лахтинской типографии отправили в дом предварительного заключения, а Ветрову, как хозяйку типографии, запрятали в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. На допросах Ветрова держалась гордо, от всяких показаний отказывалась, никаких имен не называла. И охранка, желая сломить Марию, начала применять недозволенные средства. Порядок в Трубецком бастионе страшный — полное безмолвие, тишина, от которой леденела кровь. Безмолвно приглашали арестованную жандармы на прогулку, безмолвно приносили оловянную миску с тюремной баландой, безмолвно бросали в каземат пальто — существовал странный порядок, когда заключенного выводили гулять в своем платье. Собственное платье служило напоминанием о свободе. Гуляла она в крошечном дворике и часто видела на снегу кровь. Очевидно, кто-то из товарищей болел чахоткой и все равно содержался в крепости. Жестокости царизма нет предела! Ветрова томилась без друзей. В каменной могиле — ни стука, ни весточки. Она требовала перевода в дом Предварительного заключения. Ей отказали. Начался долгий поединок с охранкой. Такой неравный! Ветрова писала прошения, делала устные заявления, но все оставалось без внимания. И тогда Ветрова решила дать правительству бой и смертью своей привлечь внимание к положению политических заключенных. Смерть ее была ужасна. Возвратившись с прогулки и воспользовавшись моментом, когда ключи от камеры надзиратели сдавали дежурному по крепости во избежание побегов — предосторожность тюремной администрации, — Мария, сняв с лампы стекло, облила себя керосином и поднесла горящий фитиль. Платье воспламенилось, загорелись волосы. Минуты, которые бы могли спасти ей жизнь, проходили в розыске ключей! Ее, обгоревшую, из седьмой камеры перенесли в другую, более просторную. Потом в новую, чтобы в бастионе стонов и криков умирающей никто не слышал. В тяжких страданиях Мария Ветрова умерла. Около нее дежурили жены жандармов и бред ее запоминали, чтобы утром передать донесение охранке. И в бреду умирающей искали нужную нить для следствия. Есть ли границы жестокости?! Ветрова была мертва, а на ее имя принимали передачи от двоюродной сестры Козиной, принимали, чтобы не будоражить общественность, принимали, чтобы скрыть страшную тайну Трубецкого бастиона. Тело ее не выдали родственникам для погребения. С предосторожностью вынесли тело несчастной, завернутое в черную материю, для тайного захоронения. В официальную бумагу о свершившейся трагедии генерал Эллис, комендант крепости, собственноручно вписал имя погибшей. Ночью тайком, без гроба, без обряда отпевания, мертвая Ветрова была перевезена на Преображенское кладбище и зарыта у стены. Жандармы не знали, кого хоронили. Тайна... В морозной земле выдолбили могилу, опустили тело в черном мешке, набросали земли. Подполковник, следивший за процедурой, самолично проверил, хорошо ли сровняли могилу с землей. Ох уж эти жандармы! Главное — сровнять могилу с землей, чтобы в памяти народной и следа не оставить. Жил человек и нет его, как нет и маленького холмика. Не безымянная могила, а пустота. Забросали землю снегом и опять разровняли, чтобы не вызвать подозрения. Черное дело!

И все же тайну скрыть не удалось. В газетах появились статьи под страшными названиями: «Живой факел в Трубецком бастионе!», «Трагедия в Петропавловской крепости», «Кто она?». Потребовала объяснения и несчастная мать, и Козина, и многие-многие. В Исаакиевском соборе состоялась панихида по безвременно убиенной царским самодержавием Марии Ветровой, потом широкой рекой разлилась процессия по Невскому. Траурные знамена, железные венки, венки из живых цветов... Впереди профессора Петербургского университета. Неторопливо в первых рядах шел и академик Бекетов, гордость российской науки. И опять казаки да полиция разгоняли манифестантов, опять кровь, залпы, аресты...

Манифестации состоялись и в Киеве, и в Москве... Когда на Крещатике казаки с нагайками после обычного внушения студентам грузным полковником, привставшим в стременах, кинулись на манифестантов, Мария и столкнулась с Идой Каменец. Огромную лошадь казак направил на девушку. Мария выкрикивала гневные слова, когда увидела, как под копытами лошади, нахлестываемой казаком с перекошенным от бешенства лицом, барахталась девушка. Она пыталась подняться, закрывая лицо руками, но казак, изловчившись, хлестал нагайкой и грязно ругался. Что же это? Еще несколько минут, и лошадь девушку затопчет... Казак гарцевал на лошади, кружа около упавшей. Негодяй... Негодяй... Мария, не раздумывая, бросилась на казака и, ухватившись за сапог, пыталась его стащить с лошади. Казак с остервенением начал хлестать и ее. Вряд ли она смогла бы управиться с казаком, да, к счастью, подоспел на помощь мастеровой с топором в руках.

— Ишь нехристь, с бабами связался! — грозно протрубил он. — Брысь отсюда... Порушу...

У мастерового так грозно сверкнули глаза и такая богатырская сила ощущалась в движениях, что казак оторопел. Мастеровой отпихнул Марию и стащил казака.

Мария, воспользовавшись моментом, подбежала к девушке и помогла ей подняться. Девушка вся дрожала, по разбитому лицу текла кровь. И губа рассечена, и кровоподтек под глазом, закрывший пол-лица. Галоши потеряны. Из юбки вырван кусок. Мария подхватила девушку и потащила к ближайшему дому. Девушка смотрела обезумевшими глазами, широко раскрывая рот и глотая воздух. Начался кашель, и Мария поняла, что несчастная к тому же больна чахоткой. Трудно сказать, дотащила бы она ее до дома или нет. Выручил опять все тот же мастеровой. Он подхватил девушку, как перышко, и потащил. Топор свой где-то потерял. Парень был разгорячен боем, и лицо его сияло от радости. Сколько силы и удали! Мария удивилась: нет, такой не проспит революцию и всегда дело найдет. Молодец! По мостовой цокали копыта лошадей; словно в кошмаре, переплетались тела — безоружные студенты пытались образумить казаков, — слышались душераздирающие женские крики. Озверевшие казаки гонялись за манифестантами. В снег затоптали венок, трепетали на ветру красные и белые ленты... «Нет, такие вещи царизму не забываются, — твердо решила Мария... — Не забываются». Парадное желтого дома, до которого им удалось добежать, было открыто. В подъезде позвонили в первую дверь, и их не пустили. Боялись попасть в историю, как говорили в подобных случаях. Мастеровой грубо выругался и большими шагами, переступая через несколько ступеней, кинулся на второй этаж. И опять звонили... Наконец дверь отворилась, и хозяин, господин в шерстяной куртке, провел их в кабинет.