Ковчег Времени, или Большой побег Рафала из Когда-то в Сейчас через Тогда — и обратно - Марцин Щигельский Страница 11

и вывозят обломки. Каждый день сюда приходит много молодых людей, они перекапывают всю площадку, засевают ее травой и сажают кусты. Столяры делают скамейки и качели, а одинокую стену с дырками от окон, стоящую в глубине двора, будут расписывать студенты художественных курсов. Они нарисуют на ней зверей и персонажей сказок. Я жду не дождусь!

В конце апреля становится очень тепло, хотя ночи еще холодные, и из-за этого гибнет часть помидоров во дворе. В мае начинается жара. Пани Ламперт рассказывает на кухне, что на крыше самого высокого дома на Хлодной — дома номер двадцать — устроили террасу, чтобы загорать. Там стоят лежаки и продаются разные сладкие напитки. Вход на крышу стоит полтора злотых, и пускают туда только в купальниках. Пани Ламперт очень огорчена и возмущена.

— Как можно здесь, в такое время, устраивать себе пляж? — спрашивает она Дедушку. — Полтора злотых за вход на крышу! Да еще и в купальнике! Я вас спрашиваю, у кого из нас сейчас есть купальник?

— Сударыня, — устало отвечает Дедушка, — все хотят жить нормальной жизнью. Какое вам до этого дело?

— Но полтора злотых! — понизив голос, восклицает пани Ламперт. — Люди голодают, мрут на улицах как мухи, а им подавай полтора злотых за место на лежаке. В купальнике!

Дедушка не отвечает. Он ждет, пока согреется вода. Сегодня я буду купаться в тазу, который нам одолжила соседка. Пани Ламперт, задумавшись, глядит в окно. На улице светит солнце. По жестяному карнизу туда-сюда ходит голубь. Он гордо выпячивает серебристую грудь, посматривает на нас через стекло то одним, то другим глазом.

— Полтора злотых… — повторяет пани Ламперт, а потом идет за мужем и вместе с ним поднимается на чердак. Они открывают люк на крышу, чтобы проверить, не удастся ли устроить пляж и у нас. Я иду с ними. Увы, оказывается, что наша крыша слишком крутая.

Мы ставим таз посредине комнаты, Дедушка выливает в него большую кастрюлю кипятка, а потом добавляет холодную воду из кувшина. Я раздеваюсь, залезаю в воду и усердно намыливаюсь. Это мыло из лавки Каминера — на бруске отпечатана надпись. Дедушка садится на стул и смотрит в окно. В последнее время он все время усталый, совсем не смеется и мало разговаривает со мной о книгах. Иногда он все еще учит меня истории и польскому языку, но эти уроки уже не такие длинные, как ТОГДА. Я приглядываюсь к Дедушке, пока он не смотрит. Он выглядит ужасно старым.

Я отворачиваюсь и вижу свою тень на стене у изголовья кровати — того, на котором африканский медальон. Я худой, хотя и не настолько, как некоторые дети из Квартала. Но моя тень еще худее. У нее размытые очертания, потому что тазик стоит далеко от стены. Я становлюсь боком к окну, выпячиваю живот, горблюсь и вытягиваю шею вперед. Теперь тень похожа на силуэт африканца из буша, не хватает только копья. Я видел фотографии африканцев в книге «Мир в картинках». Может, именно так выглядят соседи моих родителей? Интересно, на каком языке родители с ними разговаривают? В Африке, наверно, нет войны и морлоков. Мне трудно себе такое представить.

— Рафал, не копайся, — говорит Дедушка. — Вода стынет.

Когда я заканчиваю купаться и переодеваюсь в чистое, мы вычерпываем воду кружками и выливаем обратно в кастрюлю, потому что таз с водой слишком тяжелый, чтобы вынести его за раз. Потом отдаем пустой тазик соседке, моем кастрюлю под краном в кухне.

— Разговор есть, — сообщает Дедушка, пока я прячу кастрюлю под стол.

— О чем?

Я иду за ним в комнату, мы садимся за стол.

— Ты поедешь на каникулы, — поясняет Дедушка.

— На каникулы? — чуть не подскакиваю я. — Куда?

— Будешь жить у одной женщины на Гоцлаве[5]. У нее там свое хозяйство. Я уже договорился. Та девушка, Янка из библиотеки, помогла все устроить.

Я хмурюсь и внимательно смотрю на него.

— Это в Квартале? — спрашиваю я.

— Нет. Там тебе будет лучше.

— Лучше? Мне же нельзя выходить из Квартала. А если меня кто-то спросит?

— Скажешь, что тебя зовут Рафал Мортысь. У этой женщины будут твои новые документы. Тебе придется хорошенько всё выучить.

— Что «всё»?

— Как звали твоих родителей, где ты жил, где родился. Там, на Гоцлаве, тебе все расскажут.

— Да я и так знаю, где родился.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— А как же ты? — спрашиваю я.

— Останусь здесь. А когда все успокоится, ты ко мне вернешься. Я буду ждать.

— А когда я вернусь?

— Не знаю. Когда здесь будет безопасно.

Я опускаю голову и скребу пальцами по краю стула. Бархатная обивка обтрепалась, из нее торчат нитки. Когда будет безопасно…

— Здесь становится все хуже и хуже, — мягко говорит Дедушка после минутной паузы. — А я уже стар. У меня уже не так много сил, как тогда, раньше…

ТОГДА.

— Но я же тебе помогаю! А могу еще больше помогать! Я буду ходить с тобой по дворам или научусь пробираться за стену и приносить еду! Наверняка там ничего сложного нет, вон сколько детей этим занимается! И тогда тебе вообще не придется играть по дворам! У нас будет еда, и деньги, и…

— Рафал, — перебивает меня Дедушка спокойным тоном.

Я хорошо знаю этот тон. Разговор окончен — если у него такой голос, значит, говорить больше не о чем.

— Мне можно будет к тебе приходить? — спрашиваю я.

— Ты же знаешь, что нет.

— А ты будешь иногда ко мне приходить?

Дедушка вздыхает, потирает лоб.

— Посмотрим, — наконец отвечает он. — Собери одежду. Возьми старые брюки, те, шерстяные. И две рубашки.

Как? Уже? Я оцепенело смотрю на деда и чувствую, что в глазах щиплет, чем дальше, тем больше.

— Когда я должен уехать?

— Сегодня. — Дедушка отворачивается и смотрит в окно.

Я сглатываю слюну. Меня вдруг охватывает слабость. Такое чувство, как будто я камнем падаю в страшную бездонную пропасть, аж дыхание перехватывает. Сегодня? Прямо сейчас?

— Пойду возьму чемодан, — бормочу я после долгого молчания и встаю со стула.

— Нет. — Дедушка мотает головой. — Надевай обе рубашки под свитер, а сверху куртку. Лучше, чтобы у тебя с собой не было багажа. Сейчас поедем к одной женщине, которая тебя подготовит. Мы должны успеть до семи часов. Потом от нее поедешь дальше.

У меня внутри как будто перекатывается ледяной шарик — прямо под ребрами. Хочется плакать, но слезы не текут, только дрожь колотит. Я никак не могу унять эту дрожь, все мышцы деревенеют, словно в комнате мороз, хотя