Уильям Хортсберг - Сердце ангела. Рассказы Страница 9

— Премного благодарен.

— Взаимно. Пока, Уолт.

Я вытащил из стола телефонную книгу и пробежал пальцем вниз по странице, обозначенной «К». В списке числились компании «Круземарк, Этан и Круземарк Инкорпорейтед» и «Круземарк М., Консультации по Астрологии». Стоило попробовать. Я набрал номер и подождал. Ответила женщина.

— Я узнал номер вашего телефона у своего приятеля, — сказал я. — Сам-то я не очень полагаюсь на звезды, но моя невеста всерьез верит в астрологию. Вот хочу сделать ей сюрприз, подарив два гороскопа — мой и ее.

— Я беру пятнадцать долларов за карту, — сказала женщина.

— Меня это устраивает.

— И я не консультирую по телефону. Вам придется договориться о встрече.

Я согласился и на это, спросив, нет ли у нее свободного времени сегодня.

— Мой настольный календарь абсолютно чист после полудня, — ответила она. — Так что выбирайте, когда вам удобнее.

— Может, прямо сейчас? Скажем, через полчаса?

— Чудесно, приходите.

Я назвал ей мое имя. Она тоже сочла его чудесным и сказала, что ее квартира находится в Карнеги-холл. Заверив, что знаю, как ее найти, я повесил трубку.

Глава одиннадцатая

Я проехал подземкой до 57-й улицы и сошел по лестнице, спускающейся к углу Карнеги-холла. По пути в Студию какой-то бродяга вытряхнул из меня десятицентовик. Кварталом ниже, на противоположной стороне Седьмой-авеню, перед «Парк Шератоном» расхаживала цепочка пикетчиков.

Вестибюль Карнеги-холла был маленьким и лишенным каких-либо украшений. Рядом со входом в Карнеги-таверну висел настенный указатель. Я поискал строчку «Круземарк М., Консультации по Астрологии» и нашел ее в списке напротив цифры 11.

Дверцы лифта открылись, и первым из них показался огромный дог, влекущий за собой грузную женщину в шубе. За ними вышел бородач с виолончелью. Я вошел и назвал номер этажа старику-лифтеру в своей плохо подогнанной униформе похожему на пенсионера-отставника, воевавшего в Балканской армии. Он с подозрением осмотрел мои ботинки, но промолчал. Затем закрыл металлические воротца, и мы начали подниматься.

Я проехал до одиннадцатого этажа без остановок. Коридор наверху был таким же широким и унылым, как и нижний вестибюль. В конце его раздавались рулады обладателя сопрано, исполняющего для «разогрева» гаммы.

Вот и контора М. Круземарк. Ее имя написано на двери золотыми буквами, а под ними — странный символ, похожий на букву «М» с перевернутой стрелой, напоминающей хвост. Я позвонил и подождал. За дверью послышался стук высоких каблуков, повернулся замок и дверь открылась ровно на длину предохранительной цепочки.

Из темноты на меня изучающе уставились зеленые кошачьи глаза. Затем послышалось вопросительное «да?»

— Я Гарри Энджел, звонил вам предварительно насчет приема..

— Ну конечно. Одну минутку. — Дверь закрылась и распахнулась вторично.

Вся в черном, она напоминала представительницу богемы на уик-энде в кофейне «виллиджа»: черная шерстяная юбка и свитер, черные чулки и черные, густые волосы, закрепленные в узел парой эбонитовых палочек, по величине смахивающих на китайские палочки для еды. Уолтер Ригли говорил, что ей лет тридцать шесть — тридцать семь, но без косметики она казалась намного старше. Груди ее едва обозначались под тяжелыми складками свитера. Единственным украшением служил золотой медальон на простой цепочке в виде перевернутой пятиконечной звезды.

«Поймай же мне звезду, что падает…» — эхом прозвучали у меня в голове начальные слова поэмы Данна[8], а перед глазами возникли руки доктора Альберта Фаулера; золотое кольцо, на котором была выгравирована пятиконечная звездочка. Но его уже не было на пальце доктора, когда я нашел его тело наверху, в спальне. Вот она — пропавшая частица мозаики.

Мне будто вставили клизму с ледяной водой. Вдоль позвоночника пробежал холодок и дыбом поднял волосы на затылке. Что случилось с кольцом доктора? Может оно было у него в кармане; я не обыскал его одежду. Но зачем он снял его перед тем, как выбить себе мозги? А если это был не он, то кто же?

Я почувствовал, как в меня впились лисьи глаза женщины.

— Кажется, вы мисс Круземарк, — заметил я, чтобы нарушить молчание.

— Да, — ответила она без улыбки.

— Я прочитал ваше имя на двери, но не понял значения символа.

— Это мой знак, — объяснила она, запирая за мной дверь. — Я «скорпион». — Она с минуту всматривалась в меня, словно мои глаза были замочными скважинами. — А вы?

— Я?

— Каков ваш знак?

— Вообще-то, я не знаю, — пробормотал я. — Астрология — не мой конек.

— Когда вы родились?

— Второго июня, 1920-го. — Я дал ей дату рождения Джонни Фейворита так, на пробу, и на мгновенье мне показалось, что в ее пристальном, холодном взгляде мелькнула далекая искорка.

— Близнец, — сказала она. — Любопытно. Когда-то я знала парня, родившегося в тот же самый день.

— Неужели? И кто он такой?

— Это неважно, — заметила она. — Это было давным-давно. Как невежливо с моей стороны держать вас здесь, в прихожей. Пожалуйста, входите и присаживайтесь.

Я последовал за ней из полутемного холла в просторную, с высоким потолком, жилую студию. Мебелью служила убогая коллекция ранних трофеев Армии спасения, оживленная пестрыми шотландскими покрывалами и многочисленными вышитыми подушечками. Смелая геометрия нескольких прекрасных туркестанских ковриков на полу лишь подчеркивала интерьер лавки подержанных вещей. До самого потолка громоздились всевозможные папоротники и пальмы. Зелень свешивалась из подвесных кашпо. В закрытых стеклянных террариумах исходили паром миниатюрные дождевые леса.

— Прекрасная комната, — заметил я, подавая ей пальто, которое она уложила на спинку кушетки.

— Да, она прекрасна, ведь так? Я счастлива здесь. — Вдруг ее перебил резкий свисток издалека. — Не хотите чаю? Я как раз поставила чайник перед вашим приходом.

— Если это вас не побеспокоит.

— Никакого беспокойства. Вода уже кипит. Какой вы предпочитаете: «Дарджелинг», жасминовый или «Улонг»?

— На ваш вкус. Я не знаток чая.

Она одарила меня вялой полуулыбкой и торопливо ушла на свист. Я присмотрелся к комнате повнимательней.

Везде, где могло быть свободное местечко, теснились экзотические безделушки — вещицы, наподобие храмовых флейт, молельных колес, индейских фетишей и сделанных из папье-маше инкарнаций Вишну, исходящих из пастей рыб и черепах. На книжной полке поблескивал ацтекский кинжал из обсидиана в форме птицы. Я просмотрел стоявшие вперемешку томики и обнаружил несколько книг по китайской и тибетской магии.

Когда М. Круземарк вернулась, неся перед собой серебряный поднос с набором для чаепития, я стоял у окна, думая об исчезнувшем кольце доктора Фаулера. Она поставила поднос на низенький столик у кушетки и присоединилась ко мне. На противоположной стороне улицы стоял особняк с белыми дорическими колоннами.

— Кто-то купил дом Джефферсона[9] и перенес его туда? — пошутил я.

— Особняк принадлежит Эрлу Блэквеллу. Он дает восхитительные приемы. По крайней мере, за ними интересно наблюдать.

Она вернулась к кушетке, и я последовал за ней.

— Знакомое лицо, — кивнул я на выполненный маслом портрет пожилого пирата во фраке.

— Мой отец, Этан Круземарк. — Струйка чая зажурчала в прозрачных фарфоровых чашках.

На жестких губах Круземарка играла плутовская улыбка, а беспощадные и хитрые глаза были зелеными, как и у дочери.

— Кажется, он судостроитель? Я видел его фото в «Форбсе».

— Он ненавидел живопись маслом. Сливки или лимон?

— Пожалуйста, без добавок.

Она подала мне чашку.

— Портрет был выполнен в прошлом году. По-моему, замечательное сходство.

— Он симпатичный мужчина.

Она кивнула.

— Поверите ли, что ему за шестьдесят? Он всегда выглядел на десять лет моложе людей своего возраста. Его солнце благоприятствует Юпитеру, очень полезный аспект.

Я пропустил ее «мумбо-джумбо» мимо ушей и сказал, что он похож на просоленного морского капитана из пиратских фильмов, которые я смотрел в детстве.

— Совершенно верно. Когда я была в колледже, все девочки в общежитии думали, что он Кларк Гэйбл.

Я попробовал чай. По вкусу он напоминал сок чуть забродившего персика.

— Мой брат знал одну девушку по фамилии Круземарк, когда учился в Принстоне, — заметил я. — Она приехала в Уэллсли и предсказала ему судьбу на выпускном балу.

— Наверное, то была моя сестра, Маргарет, — сказала она. — Я Миллисент. Мы близнецы. В нашей семье она — черная колдунья, а я — белая.

Тут я понял, что чувствует человек, сначала нашедший, а затем потерявший миллион долларов.