И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов Страница 7

камни, что лежали у дороги, и потому был принят солдатами за мертвого. Темнело, так что досканально разбираться, кто выжил, а кто нет, никто не собирался. А вот Омар оказался лишь ранен в правую ногу и кричал от боли, проклиная своих врагов. Майор Жёв заметил среди трупов громогласного паренька и распорядился забрать его в Оранскую гарнизонную крепость, комендантом которой он был. У майора появился примечательный интерес: сделать Омара своим личным пленником. Появился очень неожиданно и спонтанно: увидев раненного юношу, посмотрев в его глаза небесно-голубого цвета, совершенно невозможного для большинства арабов, Жёв разглядел в нем человека, которому явно уготована иная судьба, нежели бесславная смерть в темнице. Что-то подсказывало старику, что необходимо обеспечить хорошую жизнь Омару. Не в бесконечной пустыне, не среди верблюдов и воинственных родственников, но среди цивилизации, среди французов, главных ее носителей. Помимо столь, если позволительно так выражаться, высокой цели, у Жёва была и куда более приземленная и личная цель – ощутить себя отцом. Своих детей он не завел, поскольку всю жизнь провел между казармой и полем боя, но всегда страстно желал иметь хотя бы одного сына, наследника, ученика, и молодой Омар виделся таковым в мыслях старика.

Как только Омара доставили в Оран, ему подлатали ногу и, подержав несколько дней в лазарете, отправили в тюремную камеру. Решение так поступить было вызвано чрезвычайно непокорным поведением пленника: он восемь раз пытался сбежать обратно к своему клану. Когда же его, говоря прямо, бросили в сырую и не очень теплую камеру, он обозлился еще сильнее. Он отчаянно пытался разгрызть прутья решетки на единственном окошке, бил железную дверь здоровой ногу, дрался и кусался, за что не раз был избит тюремщиками. Смирившись через пару недель с мыслью, что сбежать не удастся, Омар молча объявил голодовку и питался одной лишь водой более месяца, из-за чего страшно исхудал. В конце концов, после визита к нему местного муллы он успокоился и окончательно принял свое положение пленника. Со временем ушла и ноющая тоска по семье, которая, как казалось теперь Омару, даже не пыталась его освободить. Что касается майора Жёва, то он решил обучить паренька французскому языку, дабы тот имел возможность изъясняться на понятном для большинства окружавших его людей языке. Однако, чтобы обучить Омара своему языку, Жёву пришлось сначала качественно овладеть арабским, родным языком молодого бен Али. Вообще, некоторый уровень владения арабским у майора был (за несколько десятилетий службы в Северной Африке, а он служил там со времени захвата Константины в 1837 году, он узнал об арабах практически все, что можно было узнать), тем не менее, для того, чтобы идеально понимать речь Омара, он пригласил к себе муллу (того самого, который посещал Омара в тюрьме) и буквально заставил его стать ему временным учителем.

– Почему бы вам не доверить дело обучения юного пленника новому языку мне? – поинтересовался мулла, владевший, как уже читатель догадался, французским языком весьма неплохо. – Так и вы не тратили бы зря время, и он чувствовал бы себя гораздо уютнее и безопаснее, ведь араб с арабом легче найдут, что называется, общий язык.

Жёв ему возразил:

– Я отвечу, мулла-эфенди. Мне не нужно, чтобы мой личный пленник знал мой родной язык поверхностно и грязно, как знаете его вы, не в обиду вам же. Мне нужно, чтобы он заговорил по-французски так, будто бы всю жизнь прожил в Провансе или Нормандии, будто бы являлся для французов земляком.

Мулла отступил и принялся учить Жёва чистому арабскому языку. И если чтению и говорению майор обучился сравнительно легко и быстро, то письмо далось ему с определенноыми трудностями. Арабская вязь радикально отличается от латиницы, к тому же требование писать и читать справа налево жутко раздражало старика. Но отступать от намеченной цели он не привык и усердно учился, в конце концов превосходно (хоть и с четким северофранцузским акцентом, который сразу бы определил при разговоре знаток арабского языка) заговорил на языке пророка Мухаммеда. Впереди же была задача посложнее – обучить Омара французскому языку. Перед началом обучения Жёв заказал из Марселя несколько научных работ, посвященных языку; большая часть из них была похожа на учебники, что радовало майора, поскольку в них подробно описывались основы французской лексики, грамматики, фонетики и синтаксиса.

К моменту начала обучения Омара последний уже почти пять месяцев содержался в тюрьме. Он стал гораздо взрослее; не в плане возраста, но в плане духовного развития. Сидел он камере один, а потому получил прекрасную возможность обдумать совершенные поступки и деяния, которые только предстоит совершить. Он навсегда решил отказаться от идей сепаратизма и партизанской войны, равно как и от религиозного фанатизма, который был привит ему отцом. Наконец, будучи убежденным, что весь клан отказался от него, Омар пошел по пути, который клан бен Али посчитал бы самым ужасным преступлением. Он решил ассимилироваться с французским обществом, чтобы получить возможность обрести свободу на законном праве. Любовь к Алжиру в его душе нисколько не иссякла, но образ жизни он выбрал иной, миролюбивый и праведный. А потому сразу согласился на предложение Жёва обучиться французскому языку, чем удивил старика, поскольку тот был уверен, что Омар будет сопротивляться и пренебрежительно отказываться.

Процесс обучения оказался настоящим испытанием как для юного араба, так и для старого майора. Чтобы Омар не чувствовал себя неудобно, ему выделили небольшую квартирку из одной комнаты в на первом этаже доме для обслуги, рядом с комендатурой. Квартирка эта находилась под постоянным наблюдением группы солдат под командованием сержанта Этьена Марана. Омар не ощущал за собой слежки и смог расслабиться хотя бы в вопросе свободы жилого пространства. А вот в вопросе все того же обучения у него то и дело возникали проблемы. К примеру, пресловутому французскому произношению не удавалось научиться больше года. Он за это время детально выучил алфавит, счет, грамматику, умел очень красивым (почти что каллиграфическим) почерком писать и пр., но вот произношение никак не получалось. Все время вылезало некое смешение немецкого и латинского, в основе которых лежал арабский.

– Омар, артикуляция имеет первостепенное значение в нашем языке, – говорил Жёв на одном из уроков. – Не было бы такой мелодичности, такой поэтичности и такой теплоты в его звучании, если бы не особые правила фонетики.

– Да я уже готов повеситься из-за этих правил! – возмущался в ответ Омар. – Очень сложно мне привыкнуть к такому произношению, к такому обилию согласных звуков.

– Хм, дай подумать… А! Я знаю, что тебе поможет!

– Что же?

– Скороговорки!

– Что?.. Какие