Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс Страница 61

Нет, я пойду разделить с вами, мистер Холмс, последнюю сигарету. А потом закурю на скамье Мелани. Я припомню воспоминания Леты о смерти, в особенности то, о котором она говорила, когда собиралась умереть ярдах в семидесяти пяти от того места, где сейчас могу умереть я.

Бензопилы продолжают завывать, хотя мне они и не видны, какой-то топор методически врезается в ствол дерева, сосновые иголки продолжают падать, весь мир сотрясается и теряет резкость. И…

Что?

Нет, дым действует не так, верно я говорю?

Это стена тьмы, наступающая в замедленной съемке по лесной подложке.

Нет, не тьмы и не дыма. Это стена пыли.

Прежде чем я успеваю удостовериться, симметричная ветка пробивает фронтальную мембрану этой надвигающейся тучи и разрывает ее, двигаясь вверх и вверх, рожая на ходу…

Огромного лося. Одного из тех гигантских лосей, которые никогда не видели нас, двуногих. Одного из тех, кому другие лоси никогда не глядят в глаза, о таких лосях говорят только шепотком: о размере его рогов, о самках в его гареме, об отпечатках копыт таких глубоких, что о них можно споткнуться. Как на кончиках его рогов после прорыва через тучу остается мох. Как от его рева дрожит твердь, а фырканье выгоняет из суглинка червей.

Но пожар больше лося, пожар гонит его самого и его племя из их древних мест обитания, их шкуры обуглены и опалены, в глазах бешенство, ноздри широко раскрываются, чтобы вдохнуть больше, еще больше свежего воздуха.

Он не умилителен и не вызывает никаких ассоциаций с Бэмби – он не отец, уводящий ребенка от опасности, потому что мы знаем, что отцы не ведут себя таким образом. Он отец всех этих лосей, спасающихся бегством, и остальные спешат за ним не потому, что доверяют ему, а потому, что его себялюбие всегда его выручало, верно? Такие рога, как у него, невозможно отрастить год за годом, если ты будешь убегать от опасностей, таким великолепным головным убором невозможно обзавестись, если ты озабочен только выживанием.

Они с адским грохотом несутся за этим Ангелом озера Индиан и ждут подходящего мгновения, как ее прислуга, как дикая свита, но тут земля, дым, парящие в воздухе листья и падающее дерево скрывают ее из вида на долю секунды, и мое сердце увеличивается в размерах в три раза, как та книга, которую читала мне мать, и все остается в таком виде, потому что, может быть, громадный лось вот-вот вырвется из тьмы с какой-нибудь опасной женщиной, нанизанной на его рога.

Не так.

Громадный лось вырывается вперед со скоростью автомобиля, его похожие на сучья рога пусты, откинуты назад, как у всех лосей, когда они бегут среди деревьев.

Я сглатываю, времени у меня хватает только на то, чтобы частично окинуть взглядом…

Остальное стадо.

Ничего подобного я не чувствовала и не видела. Это стена мышц и копыт, пульсирующая волна колен и бедер, надвигающихся на меня. Я поднимаю правую руку, словно в глупой надежде остановить эти тысячи и тысячи фунтов обращенной в паническое бегство лосятины.

Но есть в них какая-то грация, здесь, где никто не может ее оценить.

Лоси обегают меня, словно я какая-то скала, столкновения с которой они предпочитают избегать, и когда одна крупная самка, не восприняв меня как скалу, определенно и наверняка собирается растоптать меня в кровавое месиво своими голодными копытами, мне остается только заверещать в приступе ужаса и еще дальше отпрянуть назад.

Но в последний момент наши глаза встречаются, и мы видим панику в наших душах, она – других слов не найти – взмывает вверх, и я вижу ее бледный красивый вытянутый живот, одно из ее подогнутых передних копыт проскакивает так близко к скорлупе моего лба, что сбивает с моей головы ковбойскую шляпу Баба, и если эта удивительная и идеальная королева леса где и приземляется, то мне то неведомо.

И на этом все кончается.

Я, тяжело дыша, переворачиваюсь на живот и вижу, как стадо скачет по гигантским летним домам Терра-Новы, перемалывая копытами те ландшафтные работы, что уже успели завершить к этому времени.

Когда главный самец вбегает прямо в воду у пристани, остальное стадо следует за ним, и я встаю, пальцы моих висящих вдоль боков рук сжаты в кулаки, чтобы придать стаду силы переплыть озеро. Это помогло Бэмби как-то раз во время лесного пожара, ведь помогло? Они оседлали водопад, а оказавшись в воде, поплыли на свой лосиный манер на другую сторону. Может быть, эти лоси тоже выйдут на сушу с другой стороны озера, мокрые и тяжело дыша, пронесутся по Пруфроку, перебегут через шоссе и не остановятся, пока не углубятся в Вайоминг, и Колорадо, и то, что осталось от Запада, которому Америка дала называние «мечта».

В тюрьме Йэззи читала наизусть стихи, делала она это обычно в промежутке между другим говном, когда ей хотелось, чтобы ее голова находилась в месте получше, не там, где были мы. Я так никогда, в отличие от нее, толком его не поняла, но название было длинным, стихотворением само по себе, и звучало как-то так: «По прочтении сообщения о том, что три буйвола бежали из вагона поезда в каком-то городке в Нью-Мексико и пронеслись по Главной улице, круша все на своем пути». Все стихотворение после названия сводилось к двум словам: «Бегите, братья».

Именно с этими словами обращаюсь я к стаду лосей.

Я поднимаю руку с раскрытой ладонью, обращенной в их сторону, стараюсь запечатлеть их в памяти. Я знаю, это глупо, но этот жест кажется мне таким индейским. Но потом вспоминаю, что таким прощальным жестом заканчивается один из дурацких вестернов моего отца.

Ну вот, все, блин, испортила.

Я делаю вдох, выдох, подбираю с земли шляпу. Держу ее за поля, отряхиваю ее на бедре, потом смотрю на свою грудь, так как знаю, что последует за этим: Салли Чаламберт вонзит мне что-нибудь в спину и все мои внутренности выплеснутся наружу.

Если она смогла уложить Мрачного Мельника, выбив ему все зубы и отрубив руки, то… я неспортивная городская девушка?

Чтобы разобраться со мной, Салли даже не придется останавливаться.

И все же: Билли Сол, да? Я его никогда не забуду. Уж он-то, по крайней мере, стал бы сопротивляться монстру, монстр не застал бы его врасплох. Следуя его примеру, я надеваю шляпу, поправляю, чтобы она сидела как надо, и поворачиваюсь