Серая мать - Анна Константиновна Одинцова Страница 58

«Вкусные».

(Вкусные).

(ВКУСНЫЕ)

После двух укусов Олеся отшвырнула трупик в одну сторону, а сама бросилась в другую. Она пришла в себя только у колонки, когда ледяная вода, льющаяся ей на лицо и в рот, смыла следы сизой крови, смыла этот незнакомый (не противный и не приятный) вкус с языка.

Сейчас бежать к колонке не хотелось.

Ели из большой тарелки с отломанным краем. Другая, поменьше, стояла рядом – для Семена. Вязкую тишину нарушало только чавканье. Толенька смотрел в тарелку, а Олеся – на него. Кажется, она впервые по-настоящему рассмотрела его лишь сейчас. Заметила, что он почти с нее ростом. А если бы распрямились его согнутые колесом спина и плечи – то и повыше оказался бы. Перемалывая зубами очередной сочащийся кровью комок, она разглядывала его заношенную, посеревшую от грязи и пыли одежду, в которой с трудом узнавались джинсы и свитер. Это была уже не вполне одежда, скорее – звериная шкура, чешуя, сползающая местами змеиная кожа, из-под которой проглядывало что-то иное – совсем не то тело, на которое эти вещи когда-то надевались.

А ведь он был человеком. Таким же, как она. И он выжил. Семен мог считать его уродливым, чокнутым или каким угодно еще, но при этом Толенька был сильным. Ловким. Крепким. Ведь он не сдался.

(Вот именно).

Не то что Хлопочкины. Или Ангелина. Иногда Олесе казалось, что та вообще покончила с собой. А может, медленно умирала сейчас от сепсиса из-за полученных ран.

(Ее бы не ранили, не будь она неповоротливой жирной сукой).

Вот именно.

А Хлопочкины… Они просто старики, в этом все дело.

(Они свихнулись).

И да, от происходящего у них помутился рассудок. Они по-прежнему пытались жить, подкармливали их с Семеном консервами, но при этом уже перестали быть собой. Оба. Не смогли противостоять Серой Матери (кем бы она ни была), лезущей к ним в мозги. Алла Егоровна слышала какое-то радио, носила неудобные туфли на каблуке и праздничные платья, а Виктор Иванович просто раскис до предела, вбил себе в голову, что болен чем-то, и постоянно глотал какие-то таблетки. Может, он и правда болен, но, когда пару дней назад Олеся попыталась расспросить его об этом, он ушел от разговора. Ответил, мол, ничего, пройдет, и снова разлегся на диване. Сказал, что хочет вздремнуть.

Разве тебе не жаль их?

Слишком громкая, слишком чужая мысль. Олеся научилась отличать их. Ее собственные мысли с недавнего времени стали тихими, почти что бессловесными, иногда – просто ощущениями, животными желаниями: есть, спать, испражниться, идти, бежать, замереть. Если мысль звучала громко и отчетливо, значит, ее транслировала Серая Мать. Хотела затуманить Олесин разум, заставить ее что-то делать. От таких мыслей следовало избавляться. Девушка уже придумала как: несколько раз с размаху быстро проводила ладонями по голове, как будто стряхивала что-то с волос. Сейчас она поступила точно так же.

Толенька не обратил внимания на это движение. Он сам иногда вдруг без всякой причины стискивал голову ладонями. Наверное, это был его способ сопротивляться вмешательству извне. Олеся не спрашивала. Раньше у нее была куча вопросов, от них распирало голову, а потом это прошло. За время отсутствия Толеньки она постепенно поняла, что все просто: главное – научиться выживать и не дать Серой Матери поработить себя. Накопить силы. А потом… Пока что никакого «потом» не было. Только «сейчас». И оно было важнее всего.

– Пойду, – сказала Олеся, когда тарелка опустела.

– Скажи ему, пусть ест, – отозвался Толенька. – Пусть ест, а то не спасется.

Взяв с пола тарелку для Семена, Олеся вышла в тамбур.

Навстречу ей из своей квартиры выглянул Хлопочкин. В руке он сжимал какую-то белую коробочку, вроде упаковки от таблеток.

Он хотел что-то спросить у Олеси, но вместо этого только мямлил. И выглядел жалко: растянутые спортивки пузырились на коленях, майка пестрела жирными пятнами от консервов, одрябшая кожа висела складками, а клочья седых волос липли к вспотевшей лысине.

И все же настоящей жалости Олеся не ощутила, скорее – раздражение и легкое омерзение. Виктор Иванович не просто сник. Он…

(…опустился. Отработанный материал).

Усталость, все это время не дававшая о себе знать, наконец-то догнала Олесю. Хотелось вернуться в свою спальню, в свое гнездо, как следует отдохнуть. И было все равно, что там нужно от нее соседу. Это не имело никакого значения.

(Ему все равно не помочь. Береги силы).

Последний раз окинув помятого Хлопочкина взглядом, она, прежде чем уйти, произнесла вслух то, что и так было ясно:

– Вы умрете здесь.

6

«Серая Мать много всего делает, очень много. Строит, разрушает, еще строит». Кажется, как говорил Толенька.

Ладонь в присохших потеках обтертой не до конца крови скользнула по гладкому кафелю (по тому, что действительно было очень похоже на кафель), затем прошуршала по серой поверхности неизвестного камня, в который он постепенно превращался. Камень покато уходил вниз, а потом обрывался. Дальше – только темнота.

Подтянув колени к подбородку, Олеся сидела на краю провала, съевшего добрую треть ванной комнаты, и глядела в эту темноту.

Что там?

(Ничего. Просто пустота. Пустоту не нужно поддерживать, за ней не нужно постоянно присматривать).

Зачем тогда оставлять ванну? И окаменевшие трубы, неровно срезанные внизу все той же пустотой? Зачем вообще нужно было копировать все это?

Олеся еще раз провела рукой по полу. Постучала согнутыми костяшками по краю раковины.

Копии. Почти все здесь – копии. Теперь она могла отличать их от настоящих вещей.

Настоящие вещи… Именно их и собирал Толенька. И снова – зачем? Оружие, инструменты – это она понимала. Но туфли на шпильках? Детские игрушки? Сувениры?

А еще – сдохшие гаджеты.

Легко поднявшись с места, Олеся невесомой тенью выплыла в коридор и нырнула к себе в спальню. Вытащила из-под кровати ноутбук, взяла с прикроватной тумбочки смартфон. Немного подумав, прихватила электронные часы и фен. Остальное было копиями. Правда, оставалась еще техника на кухне… И она работала в то первое утро. Пусть недолго, но работала.

И в трубах была вода.

Ловушка. Чтобы они не запаниковали раньше времени. Чтобы отвлечь их от…

(У тебя есть дело).

Растерянная Олеся уставилась на вещи, которые держала в руках.

(Все в порядке. Просто устала).

На обратном пути она задержалась у входа в гостиную. Прислушалась к дыханию Семена, заснувшего на диване. Сухое напряжение мышц, поднимающих ребра, шелковистое трение плевры (серой; наверняка она уже серая),