Пятьдесят на пятьдесят - Кавана Стив Страница 28

Гарри я приметил в другом конце зала, в котором толклись мужчины в смокингах и их жены в сверкающих вечерних платьях – сплошь видные адвокаты, судьи и сотрудники суда. Все они явились сюда ради Гарри. И наверняка девяносто девять процентов из них сейчас находились здесь, потому что это от них ожидалось. Оставшийся же один процент гостей ставил своей целью проследить за тем, чтобы Гарри благополучно управился с происходящим. Я тоже относился к этой однопроцентной категории. Я пришел сюда в первую очередь для того, чтобы поддержать своего друга Гарри Форда.

За небольшой трибуной в другом конце зала я увидел судью Стоуна. Гарри стоял слева от него. Стоун как раз заканчивал свою речь:

– Заслуги судьи Форда перед этим городом неизмеримы. Он один из наших самых уважаемых коллег, который в свое время был просто-таки замечательным адвокатом и стал еще более замечательным судьей. Дамы и господа из Южного округа Нью-Йорка, прошу вас поднять бокалы. Тост! За Гарри Форда! Пожелаем же ему еще долгих лет безмятежной жизни на пенсии, чего он безусловно заслуживает. За Гарри!

– За Гарри! – вразнобой подхватила толпа, и все вежливо пригубили шампанское. Я одним махом осушил свой фужер, огляделся в поисках места, куда бы его поставить, и тут увидел ее.

На этой женщине было длинное платье, открывавшее спину чуть ли не до самой талии, волосы закручены в замысловатые локоны и украшены яркими драгоценными камнями. Она обернулась, словно ощутив на себе мой взгляд.

– Харпер? – осторожно произнес я.

Она улыбнулась и, извинившись перед четырьмя или пятью окружившими ее мужиками, направилась ко мне.

– Так и знала, что ты опоздаешь… Я и сама только что ввалилась, – сказала Харпер.

– Ты выглядишь… просто офигительно, – запинаясь, вымолвил я, не в силах – или, может быть, не желая – говорить что-либо еще.

Ухватив меня за локоть, Харпер приблизила свои ярко-красные губы к моему уху. Я ощутил ее дыхание у себя на шее, которую словно обожгло огнем.

– Никогда еще не бывала в одном помещении с таким количеством придурков. Пошли выручать Гарри, – шепнула она.

Мы стали вместе пробираться сквозь толпу. Я никогда еще не видел Харпер в таком наряде. Это явилось для меня полным откровением. И я не мог сказать ей, что при этом почувствовал. Не мог вообще ничего сказать. Как будто в горле у меня застряла пробка. Кляп. Может, это было и к лучшему. Харпер заслуживала кого-то поприличней меня.

– Предоставляю слово виновнику торжества! – объявил судья Стоун, отходя от микрофона, чтобы освободить место для Гарри.

Я увидел Гарри впервые за две недели, и мне показалось, что за это время он заметно похудел, хотя обычно был даже излишне грузноват, и это ему шло. Стоя за трибуной, Гарри казался каким-то старым и тощим. Даже щеки у него ввалились.

Мы с Харпер остановились в толпе, отделенные от него всего парой-тройкой гостей.

– В жизни мне довелось быть мойщиком посуды, поваром холодного цеха, разносчиком газет, самым молодым темнокожим капитаном в Вооруженных силах Соединенных Штатов, судебным клерком, адвокатом и, наконец, судьей. Хотя я бы сказал, что на протяжении пятидесяти лет моя карьера шла в обратном направлении. Лучшей работой, которая у меня когда-либо имелась, было мытье посуды во «Всеамериканской закусочной Роко». Мне было всего тринадцать, когда я устроился туда. И обучился всему, что мне требовалось знать, меньше чем за тридцать секунд. Тарелки поступали на кухню грязными, и в мои обязанности входило следить за тем, чтобы всегда имелось достаточно чистых тарелок, которые можно было бы забрать обратно. Там не было места какой-либо двусмысленности. Тарелки были либо чистыми, либо нет. Когда я стал адвокатом, стоящие перед мной задачи значительно усложнились, а уж когда занял председательское кресло в коллегии судей – тем более.

Я оглядел зал. То, что начиналось как вежливый смех, когда люди сочли, что Гарри просто шутит, быстро стихло. Теперь в толпе адвокатов и судей я видел множество сурово напрягшихся лиц, нацеленных на Гарри. Некоторые смотрели на него с явным неодобрением. Некоторые недоверчиво.

А одно лицо выражало откровенную злобу.

Судья Стоун уже сошел с небольшой сцены и теперь стоял рядом с Уэсли Драйером, помощником окружного прокурора. Драйер внимательно наблюдал за Стоуном, как будто изучал каждый его жест, считывал его эмоции. Словно во время игры в покер. С такими людьми, как Драйер, любой разговор – это карточная игра, и единственное, что для него стоит на кону, – это то, что он может тут для себя извлечь. А в данном случае не требовалось особого умения «читать» людей, чтобы заметить презрение и растущую агрессию на лице у Стоуна.

– Поскольку судья Стоун занимает мое председательское место в коллегии, у меня есть для него несколько советов, – сказал Гарри, теперь поворачиваясь и глядя прямо на Стоуна. – Я старался быть справедливым, соблюдать закон и конституцию и выполнять свой долг перед жителями этого города. Я отмотал свой срок. Да-да, теперь у меня такое чувство, будто я только что вышел из тюрьмы. Я хочу, чтобы вы, судья Стоун, были лучше меня, и говорю это совершенно серьезно. Всем нам нужно гораздо лучше заниматься порученным нам делом. Жители Нью-Йорка этого безусловно заслуживают. Спасибо вам всем за то, что пришли сюда. Увидимся в баре.

Под нестройные хлопки Гарри сошел со сцены. Это была довольно странная речь. Я уже раз бывал на подобном мероприятии – когда провожали на пенсию старого приятеля Гарри, судью Фолчера. Со множеством высокопарных поздравительных речей, фронтовых историй и неоднократных похлопываний по спине. Гарри – из другого теста. Он тащил на себе весь груз ответственности, словно раненых солдат на собственной спине в тот последний год вьетнамского конфликта. У Гарри было одно качество, которое не очень-то подходило для должности судьи, – он был человек неравнодушный. Причем его в одинаковой степени заботили судьбы как жертв преступлений, так и подсудимых. Очень немногие люди в этом мире по-настоящему, непоправимо плохи. Большинство из тех, кто оступился, испорчены наркотиками, алкоголем или самой жизнью. И почти в каждом на своем суде Гарри видел прежде всего жертву. Человеческие страдания плотно прилипают к частичкам твоей души. Въедаются в них и остаются там, как бы ты ни старался избавиться от них при помощи законов, профессиональной этики или, что еще лучше, бурбона.

Заметив нас с Харпер, Гарри стал пробираться к нам через толпу, пожимая на ходу руки в ответ на добрые пожелания. Не успел он пересечь зал, как рядом с нами нарисовалась нежелательная компания.

– Довольно необычная речь, – послышался голос у меня за спиной.

Обернувшись, я увидел судью Стоуна. Рядом с ним стоял Драйер, и за деланым безразличием обоих явно что-то скрывалось. Если Гарри проявлял сострадание и человечность в каждом решении, принятом им в зале суда, то Стоун обеспечивал системе правосудия баланс, который, по мнению некоторых, был ей необходим. Он не был милосердным человеком. Стоун проработал судьей уже десять с лишним лет, но его самое первое дело в этой роли до сих пор было у всех на слуху. Тогда он отказался принять предложенную окружной прокуратурой сделку с признанием вины и отправил бездомную мать пятерых детей в тюрьму на шесть месяцев. Все ее преступление заключалось в том, что она стащила хот-дог у уличного торговца. Все ее дети на тот момент находились на попечении социальных служб, и она отчаянно пыталась найти жилье и работу, чтобы вернуть их. Когда она украла этот несчастный хот-дог, то уже три дня ничего не ела. Это был ее первый проступок. По условиям досудебной сделки эту женщину ждал небольшой условный срок с зачетом времени, уже проведенного под стражей – двадцать один час с момента ареста, так что максимум, что ей грозило, – это необходимость регулярно отмечаться в полиции.

Она повесилась в своей камере на вторую ночь того шестимесячного срока, к которому ее приговорил Стоун.

На следующий день тот явился в суд и, находясь в своих судейских палатах, сообщил своему секретарю, что прочел в новостях о самоубийстве этой женщины. И при этом добавил: «Одним тараканом в мире стало меньше». Секретари не дают обета молчания, это любому судье известно. Фактически Стоун во всеуслышание объявил, что он хладнокровный расистский гондон, и да поможет вам бог, если вам придется когда-нибудь предстать перед его судом. Секретарь, естественно, поведал кому-то эту историю, которая быстро распространилась.