Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева Страница 27

Сколько помнил Муниф, дед восседал около дома. И ничего у него не происходило в жизни. Никаких катаклизмов — они просто разбивались о невозмутимость старика, как о скалу, только расходились вокруг дерзкие мелкие волны турбулентности, и под ее удары попадали такие, как Муниф, менее монолитные и более подверженные бедам, сваливающимся на их голову систематически и болезненно.

Мимо Дауда проносили табут[24] с телом брата, а дед все так же сидел и жевал кат. Он даже не сказал, как положено при виде похоронной процессии: «Нет Бога кроме Аллаха», не прошел хоть несколько шагов вместе с процессией. Казалось бы, неспособный ничего увидеть и запомнить в тот момент Муниф все же обратил на это внимание. Опухший от слез и охрипший от криков, он тогда со злостью подумал, богохульствуя, что так вот сидит сам Аллах и равнодушно глядит на происходящее. Не вмешиваясь, не вникая в суть, не сочувствуя и не сопереживая.

Читали молитву за усопшего в доме, как и положено у шиитов. А после похорон все заторопились уйти с кладбища, только Муниф намеренно сбавил шаг, чтобы стать последним. По примете, тот, кто уходит последним с кладбища после похорон, умрет следующим. И он жаждал этого в тот момент как никогда до того и как никогда после. За прошедшие годы это чувство притупилось, но сидело в нем и нападало на него гиеной, когда что-то не ладилось в жизни…

Зажатый другими зданиями, его дом показался теперь крошечным. Облезлая коричневая дверь была чуть приоткрыта, словно его ждали.

Узкий коридор, сырой, такой же, как девять лет назад, где пахло сдобренной специями жареной харадхой[25] и одеколоном Муслима. Разве такое возможно, чтобы запах сохранился столько лет? У Мунифа возникла безумная мысль: «А вдруг ничего не было — все дурной сон?»

У него лихорадочно колотилось сердце, он прислонился плечом к шероховатой стене коридора и прикрыл глаза, вслушиваясь, что происходит в чреве дома. Слышались отдаленные голоса, женский и детский. Вдруг еще один голос раздался совсем рядом:

— Ты кто такой? — С улицы зашел мальчишка, по-видимому, старший племянник. Муниф помнил его совсем маленьким.

— Это мой дом, — сказал он, пытаясь улыбнуться, но вышло не очень, скорее, грустная гримаса.

— Ничего подобного, это наш дом! — возразил мальчишка на правах старшего мужчины в доме.

На их голоса вышла Афаф, прикрыв шаршабом[26] лицо. Муниф сразу узнал ее серые глаза. Она всматривалась в него в полутьме коридора и вдруг тяжело задышала и откинула шаршаб, который придерживала изнутри руками, показав свое лицо с довольно светлой кожей северянки, только сейчас еще более бледное от испуга.

— Ты так похож на брата, — наконец смогла произнести она хоть что-то. — Муниф, я знала, что ты жив, мне передавали деньги от тебя, но я не верила… Всевышний милостив, ты жив, — снова повторила она.

— Мама, ты открыла лицо перед посторонним, — строго заметил ей мальчишка, привыкший командовать дома.

— Это твой дядя Муниф, сынок. Он заботился о нас все это время, и мы живем безбедно, — последние слова она адресовала уже Мунифу.

Он жадно смотрел на нее, изумляясь, как постарела Афаф. Стала совсем другой — ни намека на прежнюю вздорность и сварливость. Просто очень усталая женщина, одинокая, измученная мыслями и горем. Афаф, как видно, в самом деле любила Муслима.

Что пришлось ей выдержать, когда ей сообщили, что младший брат мужа оказался на стороне врагов убитого мужа? Не знала ничего о его судьбе. Наверняка никто из друзей Муслима не удосужился предупредить ее о затее с покушением и об исходе этой авантюры. С женщинами такими проблемами не делились, однако соседи и те же самые друзья Муслима не преминули укорить ее в том, что она из семьи предателя, забыв о геройстве ее мужа. Ведь так легко забывать.

Однако Джазим был щедр и милостив. Он не заставил ее долго бедствовать с детьми. Как она рассказала Мунифу, когда тот, разувшись, прошел в дом, Джазим даже предлагал ей переехать в Сану. Полковник хотел, чтобы Муниф порвал все связи с Саадой и своими старыми знакомыми. Но Афаф хватило ума и мужества отказаться, и это теперь позволило Мунифу вернуться сюда, будучи в полном праве.

Она накормила его харадхой и все время плакала, глядя на него. Свои рассказы о житье-бытье без Муслима и без него, Мунифа, прерывала восклицанием, звучавшим рефреном: «Что же они с тобой сделали?»

Наконец Мунифу надоели ее причитания:

— Что со мной не так?

— У тебя глаза как у мертвеца. Ты был таким живым и озорным мальчишкой, а теперь… Потух, словно душу из тебя вынули. Сам не свой.

— Просто повзрослел, — пожал он плечами, не собираясь рассказывать ей о своей жизни, даже о том, что служит в армии Йемена, что вот-вот станет майором. Абсолютно ни о чем.

Женщины любят посплетничать, жуя кат, как и мужчины, а затем ее подруги расскажут все услышанное от нее своим мужьям, и вскоре вся Саада будет полниться слухами. А если учесть, что Афаф все так же дружит с женами командиров хуситского движения, то, если и запускать сплетни, надо делать это умело, с толком и дозированно. Пока ей достаточно той информации, что он жив, не бедствует, без напряжения содержит ее и племянников, живет в собственной квартире в Сане. Он только намекнул ей, что ему покровительствуют люди, чрезвычайно близкие к власти, нынешнему руководству Йемена. Посчитал, что этого довольно, чтобы заинтересовать тех, в ком на самом деле заинтересован он сам.

Теперь оставалось ждать. Он привез с собой кроме подарков из Саны ткани на платья для Афаф, множество консервов и шипучек для детей, игрушек, а еще и кат со своей плантации.

Сам он жевал его крайне редко, под любым предлогом увиливая от этой традиции, разве что по деловой необходимости, когда требовалось посидеть в компании и пожевать кат за сигаретой или за шишей[27]. Он обпивался водой как во время жевания, так и после. На следующий день чувствовал себя угнетенным, разбитым, да и в момент приема наркотика той эйфории, что остальные, не испытывал. Не принимал организм.

Зато Афаф листьям ката обрадовалась, а когда он предложил ей позвать подруг, чтобы она поделилась катом,