Полуночное безумие - Отис Эделберт Клайн Страница 2

– Будь терпелив со мной, Карл, и я обещаю тебе, что скоро приду в себя, – храбро ответила она, смахивая слезы.

Вскоре они свернули на очаровательную подъездную дорожку, вившуюся между искусно высаженными цветами и кустарниками и остановились перед хорошо выполненной копией английского загородного дома.

Они провели вторую половину дня, бродя по просторному парку, и Ван Доорн был доволен тем, что к Дорис вернулась ее обычная жизнерадостность. За ужином тет-а-тет она, как обычно, продемонстрировала свое искрометное остроумие. Позже, в музыкальной комнате, она играла на пианино и пела для него своим богатым, нежным контральто. Он схватил ее за руки, когда она поднялась от инструмента, и в его глазах пылала страсть.

– Ты замечательна и восхитительна, Дорис, – воскликнул он, прижимая ее руки к своим губам.

– Я устала после нашего путешествия и… и всего остального, – пробормотала она.

Внезапно он сжал ее в объятиях, осыпая поцелуями.

– Пожалуйста, Карл, – выдохнула она. – Не... не сейчас.

– Но ты...

– Я знаю. Пожалуйста, оставь меня. Ты можешь вернуться ко мне, если захочешь… в полночь.

Озадаченный и немного рассердившийся, он прошел в свою комнату и излишне сильно захлопнул за собой дверь. С трудом подавив внезапный порыв развернуться и отправиться в ее комнату, он в ярости рухнул в кресло.

– Терпение, глупец, – пробормотал он. – Неужели ты сейчас хочешь все испортить своей поспешностью?

Взглянув на часы, он обнаружил, что еще не было и девяти. До полуночи оставалось три часа. И почему она сказала «в полночь»? Он закурил сигарету и задумался.

Прошел час, в течение которого он курил одну сигарету за другой. Часы медленно отсчитывали секунды, и этот час показался ему вечностью. Он разделся, надел пижаму и тапочки, затем снова уселся в кресло и попытался читать. Вскоре он заснул. Сумбурные сны нарушали его покой, заставляя ворочаться с боку на бок. Один сон, в частности, заставил его стонать и кричать во сне – образ белого лица, погружающегося все глубже и глубже в сине-зеленую воду.

Он вздрогнул и проснулся, обливаясь холодным потом. Весь кошмар этого сна запечатлелся в его сознании. Холодок ужаса пробежал по его спине. Так не пойдет. Он должен взять себя в руки.

Он чуть не забыл о своем визите к жене. Его часы, лежавшие на туалетном столике, показывали без одной минуты двенадцать. Открыв дверь ее комнаты, он заглянул внутрь. Она погасила свет, и ее кровать была освещена лишь серебряными лучами луны, пробивающимися сквозь окно.

Он закрыл дверь и тихо подошел к ее кровати. В лунном свете ее лицо казалось очень бледным на фоне разметавшихся по подушке локонов волнистых волос! Почему-то оно напомнило ему другое лицо – бледное лицо, окруженное бурлящей пенящейся водой – и он содрогнулся.

Однако это настроение быстро прошло, сменившись ликованием. Она принадлежала ему – только ему! Кровь прилила к вискам. Его голова кружилась, безумно опьянённая близостью к ней. Он наклонился, чтобы обнять ее. Внезапно он отскочил от кровати, вскрикнув от ужаса и изумления. Вместо мягкого, теплого тела своей жены он прижимал к груди холодный труп!

Дорис мертва? Невозможно! Что могло ее убить? Не покончила ли она с собой? Наконец он почувствовал резкий запах в комнате и понял его причину. На туалетном столике стояла наполовину опорожненная бутыль с карболовой кислотой. С диким рыданием он сжал её трясущимися пальцами и влил обжигающую жидкость себе в горло. Потом в агонии опустился на пол. Большие часы в холле пробили полночь.

На вокзале слепой мужчина сел в полуночный поезд. Удар по голове постепенно лишил его зрения, а месяцы, проведенные на тропическом острове, сделали его кожу коричневой и сухой, как пергамент. Даже самые близкие друзья с трудом узнали бы в нем Клейтона Рэйберна!