Эхо забвения - Хелен Гард Страница 16

На заправке по-прежнему было тихо — тот же мужчина в синем комбинезоне заканчивал заправлять свою машину, ссутулившись, медленно закручивая крышку бензобака.

Подошёл к колонке, снял пистолет, вставил в бак.

Заправка щёлкнула, топливо потекло внутрь, а я стоял, глядя на экран насоса, но ничего не видел.

В голове всё ещё крутились обрывки прошлой ночи.

Щелчок пистолета вывел из ступора — бак полон.

Вернул пистолет на место, закрутил крышку, сел в машину.

Теперь — к дому.

Выехал с заправки, поймал ритм дороги, набрал скорость.

Город медленно менялся, чем дальше я ехал, тем меньше становилось машин, улицы становились шире, но пустели.

Дома выстраивались в ряды, однообразные, старые, с низкими заборами, полузасохшими газонами. Где-то на крыльце сидел пожилой мужчина, курил, уставившись в одну точку, вдалеке мать с ребёнком выходили из подъезда, спеша по своим делам.

Чем ближе к старому району, тем сильнее сжималось внутри.

Не был здесь чёртову вечность.

Знал, что дом уже близко.

Сбавил скорость, разглядывая улицы, старые дома, заборы, знакомые повороты.

Мир здесь замер.

Ничего не менялось, но всё казалось другим.

Сердце билось глухо, руки на руле сжались сильнее, когда я увидел тот самый дом впереди.

Двухэтажный, длинный, обложенный старым камнем, он выглядел крепким и прочным, но впитывал в себя время, как губка.

Крыша тёмная, ровная, окна на втором этаже глубокие, как тёмные глазницы, которые смотрят в никуда.

По фасаду ползла зелень, цепляясь за камень, поднимаясь вверх, словно желая закрыть его целиком.

Во дворе, чуть в стороне от входа, стояла беседка — деревянная, с покосившейся крышей, но всё ещё целая.

Доски потемнели от времени, но перила были прочными, старое дерево не рассыпалось под дождями и солнцем.

Участок был длинным, глубоким, уходил назад, за дом, тянулся к дальнему краю, где начиналась чистая, незастроенная земля.

В конце стоял сарай.

Небольшой, выцветший, с крышей, просевшей на одном краю, но всё ещё стоящий.

Тот самый сарай.

Глаза остановились на нём, зафиксировались.

Макс пропал здесь, двадцать лет назад.

Выдохнул, провёл пальцами по рулю.

Руки сжались сильнее, но пальцы не потянулись к двери.

Сидел, не выключая двигатель, просто смотрел.

На какое-то время мысли размывались, теряли форму, как будто сознание начало подстраивать реальность под память.

Было ощущение, что стоит выйти из машины, распахнуть дверь, сделать несколько шагов к крыльцу — и всё вернётся.

Из дома выйдет мать, вытрет руки о фартук, стряхнув с ладоней муку, выдохнет с лёгкой усталостью, но улыбнётся, увидев меня.

Её щёки будут припудрены, волосы слегка растрёпаны, а в глазах — спокойная привычная теплота.

Она на секунду остановится на пороге, прищурится, словно проверяя, настоящий ли я, а потом поднимется по ступенькам, подойдёт ближе, мягко возьмёт за руку и скажет что-нибудь простое.

Что-то, что я слышал сотни раз.

Справа, в тени беседки, отец будет сидеть в своей обычной расслабленной позе, слегка откинувшись назад, с газетой в одной руке и сигаретой в другой.

Он лениво перевернёт страницу, сделает глубокую затяжку, выпустит дым неторопливыми кольцами.

Не будет спешить с приветствием.

Просто поднимет глаза за стёклами очков, оценит меня быстрым взглядом и коротко кивнёт.

Может, пробормочет что-то вроде:

"Ты рано сегодня".

И снова вернётся к своим новостям.

Тепло, покой, тишина загородного дня.

Ветер чуть раскачивает деревья, вдалеке слышны голоса соседских детей, где-то лает собака.

Всё знакомое, настоящее.

Дом не старый, а уютный, крепкий, стены пропитаны запахом выпечки, кофе, чего-то жареного.

Трава на участке зелёная, густая, не тронутая временем.

Детство вернулось.

Выдохнул, моргнул.

И всё исчезло.

Воздух снова стал тяжёлым, застоявшимся.

Трава на участке пожухла, беседка почернела от времени, крыша сарая просела на один бок.

Никто не выйдет из дома.

Никто не поднимет глаза, не скажет ничего привычного.

По коже прошли мурашки, будто ветер стал холоднее, хотя воздух стоял тёплый, неподвижный.

В груди неприятно сдавило, тяжесть осела где-то глубже, тупая, давящая.

Хотелось вернуться в то время.

В тот момент, когда всё было просто.

Но ничего из этого больше не существовало.

Я даже не знал, что с матерью сейчас.

Точнее, не пытался узнать.

С отцом всё было ясно — он умер.

Осталась только мать.

Но с тех пор, как Макс пропал, между нами выросла стена.

Отец никогда не смотрел на меня по-настоящему.

После пропажи Макса он словно ослеп. Не видел меня. Не слышал.

Иногда огрызался, если я что-то спрашивал, коротко, зло, будто я ему мешал.

Но чаще всего просто проходил мимо, как будто в этом доме больше не было второго сына.

Мать замкнулась в своих мыслях, уходила глубже и глубже в себя, сидела на кухне часами, уставившись в пустую чашку или одну и ту же точку на стене.

Она не плакала, не кричала, но её молчание било сильнее любых слов.

Однажды я понял, что больше им не принадлежу.

Что мне больше нет места в этом доме.

И если я здесь останусь, то просто растворюсь в их молчании, в этом доме, в пустоте.

Я ушёл.

И больше не оглядывался.

Но сейчас, сидя в машине перед этим домом, я не мог не думать о том, что всё это ещё здесь.

Все эти призраки прошлого, все слова, которые так и не были сказаны.

Шёл медленно, шаг за шагом возвращаясь в прошлое.

Двор тянулся длинной полосой, и в памяти всплывали образы, накладываясь на реальность.

Макс был маленьким, пятилетним, всегда торопился за мной, цеплялся за подол рубашки, пытался угнаться, но ноги ещё были слишком короткие.

Я бежал впереди, легко, уверенно, слышал позади его дыхание, его звонкий смех.

"Алекс, подожди!"

Он пыхтел, спотыкаясь, но не останавливался.

Я иногда замедлялся, позволял ему почти догнать, но в последний момент ускорялся снова, смеясь.

"Не честно!" — кричал он, но в голосе не было обиды, только азарт.

Макс не любил проигрывать, но всегда снова пытался догнать меня, снова просил играть с ним, снова верил, что в этот раз будет быстрее.

Сарай был его любимым местом.

Он забегал туда первым, прятался за мешками с кормом, затаив дыхание, надеясь, что я не найду его сразу.

Но я всегда знал, где он сидит.

Притворялся, что ищу, давал ему время насладиться победой, но потом резко разворачивался, хватал его на руки.

Он визжал от смеха, бил маленькими кулаками по моей груди, но никогда не пытался вырваться по-настоящему.

Теперь сарай стоял передо мной, тихий, тёмный, внутри не было Макса.

В груди пульсировало что-то