Черный часослов - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури Страница 16

Я обнаружил дедушку и Дебу на обветшалой кухне с горящим камином: они сидели на диване, внимательно уставившись в экран старого телевизора. Дедушка был крепким человеком, которого не смогли согнуть его девяносто девять лет. Он то и дело под самыми разнообразными предлогами являлся в Лагуардию и забирал с собой правнучку – как он говорил, «погостить чуток». Иногда даже снимал свой любимый берет, чтобы дать ей поиграть.

Я узнал старую мелодию, сопровождавшую меня все мое детство.

– Что ты ей включил, дедушка?

– Смотри, папа, это Марко! Он ищет свою маму! – сообщила мне дочь, прыгнувшая с дедушкиных колен прямо в мои объятия.

– Садись, сынок, – сказал дедушка, очень довольный. – Я прибирался на чердаке и нашел там эти мультики, которые так нравились тебе в детстве.

Каким-то образом дедушке удалось заставить заработать старый кассетный видеоплеер. Я посмотрел на главного героя, маленького итальянского мальчика – темноволосого, как и я, – преодолевшего полмира в поисках своей мамы. Я много лет пересматривал этот мультфильм, следя за путешествиями главного героя, отправившегося на поиски своей мамы и спрашивавшего о ней у всех, кого он встречал. У меня ком встал в горле, когда я услышал мелодию, так мучительно звучавшую для меня в детстве: «Не уезжай от меня, мама, не оставляй меня…»

Я вдруг понял, что это ощущение сиротства было для меня болезненнее, чем казалось: я всегда отождествлял себя с Марко, с его непоколебимой решимостью найти свою маму, хотя до недавнего времени, всего пару дней назад, был абсолютно уверен в том, что мне самому некого искать.

– Папочка, что с тобой? У тебя слеза на щеке.

«Куда бы ты ни отправилась… я все равно тебя отыщу», – с необыкновенной убежденностью пел мальчик на экране.

Я смахнул предательскую слезу тыльной стороной ладони и улыбнулся.

– Это от дыма; пожалуй, надо открыть окно, – сказал я.

Однако дедушка уже поглядывал на меня с подозрением: от него ничего не могло ускользнуть, даже крошечная слезинка, несмотря на его слабое зрение.

– Деба, сходи-ка в кладовку, принеси нам багет – пора нам затеять хороший полдник из поджаренного хлеба с вареньем, – сказал дедушка, нацепив свой берет на голову правнучке, и та умчалась, счастливая, в предвкушении своего любимого лакомства.

– Сынок, у тебя такое лицо… похоже, ты принес плохие новости. Что случилось, кто-то умер? – спросил он встревоженно.

– Никто не умер, – успокоил я его. – Но нам предстоит очень долгий и непростой разговор. Сейчас мы перекусим, и я отвезу Дебу в Лагуардию, а потом вернусь и останусь ночевать в Вильяверде.

– Понятно, – ответил дедушка, как всегда решительно, и вновь улыбнулся, когда появилась Деба с несколькими багетами, сложенными в подол платья, как в люльку.

– Папа, у меня есть для тебя подарок, я сделала его в школе, – гордо сообщила мне она. – Я нарисовала твой день рождения на браслете. И я хочу, чтобы ты никогда-никогда его не снимал.

– Как это ты нарисовала мой день рождения на браслете? – спросил я, заинтригованный.

– Они сейчас учат цифры, – пояснил мне дедушка.

– Вот, смотри, – сказала дочка и, немного помучившись, кое-как повязала мне браслет, на котором детским почерком было выведено: «12» и «08». Сначала я не понял, но потом до меня дошло: двенадцатое августа, день моего рождения.

– В таком случае обещаю никогда-никогда его не снимать, – торжественным тоном произнес я, и мы еще долго сидели все вместе у огня, глядя, как вечерняя тьма постепенно окутывала горный хребет, пока не поглотила его целиком.

* * *

Уже была ночь, когда я вернулся в деревню, поговорив с Альбой и уложив спать Дебу. Дедушка ждал меня, сидя на диване в своих альпаргатах [8], уже несколько сонный.

– Ну, рассказывай, сынок; дай бог, все не так страшно.

– Если честно, даже не знаю… Это касается нашей семьи. Моей мамы. Давай я расскажу тебе все по порядку, и ты сам скажешь, что думаешь об этом.

Я рассказал ему все, что произошло с тех пор, как несколько дней назад меня застал врасплох в музее игральных карт звонок некоего Калибана. Мне ничего не пришлось умалчивать и корректировать: дедушка привык слушать о моих рабочих делах, и рассказ об убийствах и похищениях не повергал его в шок.

– Унаи, твоя мать умерла сразу после рождения Германа. Я видел ее мертвое тело, это была она. Живот у нее все еще был большой.

– Ты уверен, что она была мертва? Не могло ли это оказаться какой-то ошибкой? Подумай хорошо.

– Я в своей жизни повидал много мертвых, с самого детства. Умирали мои братья – тогда это было в порядке вещей; умирали родители, дяди, тети, бабушки, дедушки и соседи. Потом, на войне, я видел еще много смертей, слишком много. И вот теперь мне почти сто лет, я похоронил всех, родившихся раньше меня. Твоя мать была мертва, отец убит горем, Герман лежал в инкубаторе, а ты все время спрашивал и спрашивал, когда же наконец мама вернется домой. Ты задавал этот вопрос многие месяцы, хотя я водил тебя на кладбище; ты еще толком не умел читать, и твой детский мозг не мог осознать произошедшее. Да и вообще… твоя мать – фальсификатор книг? Она была такой доброй и честной, бедняжка… Слишком доброй, и совершенно немыслимо, чтобы она могла кого-то обманывать.

– В таком случае должно быть другое объяснение. Разве могут быть случайными столько совпадений: мои родители имели книжный магазин, предполагаемое похищение и два убийства связаны с торговлей старинными книгами, не говоря уже о том, что действие разворачивается в Витории и Мадриде… А ведь мой отец поначалу работал какое-то время у своего друга в Мадриде?

– Да, у Алистера, сына моего друга Гаэля. Того самого, в честь которого я дал имя твоему отцу. Я уже рассказывал тебе однажды эту историю об именах.

– Ну, наверное, я не придал ей тогда особого значения, потому что вообще-то я ничего такого не помню, – опустив голову, немного виновато признался я.

– Вот поэтому я и не стал тебе ее больше рассказывать, – заключил дедушка со своей убийственной логикой и пожал плечами.

– В любом случае нужно поискать официальные документы; у тебя ведь все хранится, я знаю.

В течение многих лет я не беспокоил дедушку подобными разговорами. Мне всегда казалось, что в каждой семье имелось какое-то табу, красная линия, проклятое имя, при произнесении которого вслух все вдруг умолкали и утыкались взглядами в стену.

– Если что-то есть, то оно должно быть наверху, – уверенно сказал дедушка.

Похлопав меня по колену, он поднялся с дивана с