Пятьдесят на пятьдесят - Кавана Стив Страница 15

Потом он коротко кивнул и небрежной походкой направился к ней.

– Ну как, хорошо развлеклись? – спросила она.

– Это было мероприятие по сбору средств для одного моего хорошего знакомого. Развлечения в меню не входили, – ответил Хэл. И, по-отечески положив руку ей на плечо, добавил: – Сочувствую насчет твоего отца, детка.

Он всегда ее так называл: «детка». Когда Хэл начал помогать ее отцу проникнуть в политические сферы, то пришел к ним домой, чтобы поговорить с ним, познакомиться с ее матерью, с семьей – убедиться, что в шкафу у той нет никаких скелетов. Сказал, что если б там были скелеты, то ему пришлось бы похоронить весь этот шкаф на дне Ист-Ривер.

– Спасибо. Вы ему всегда нравились. Папа говорил, что вы способны уладить все, что угодно. Мне нужно поговорить с вами, Хэл, – сказала она.

– Послушай, я очень сожалею о том, что случилось с твоим отцом. Фрэнк этого не заслуживал, однако…

– Вот об этом мне и нужно с вами поговорить. У меня нет времени ждать. Это нужно сделать прямо сейчас. Хэл, вы должны знать, что я не убивала своего отца.

Он вздохнул, кивнул и указал на элегантный «БМВ», припаркованный на противоположной стороне улицы. Они молча направились к машине. Она села на пассажирское сиденье, он – за руль.

– Я отвезу тебя домой. Ну давай, говори, что хотела, – сказал Хэл.

Она ничего не ответила.

– Ты же хотела поговорить – так давай поговорим, – настаивал он.

Склонившись к водительскому сиденью, она положила руку ему на бедро. Он напрягся, и она прошептала:

– Я знаю, вы записываете все, что сказано в этой машине. Отец мне говорил. Мы можем пообщаться в моей квартире.

А потом отодвинулась от него, откинувшись на спинку сиденья, и положила руки на колени. Хэл просто кивнул и ответил:

– Ладно.

Ей понравилось это чувство, когда Хэл ощутимо напрягся. Оно позволило ей ощутить свое могущество – когда она склонилась к нему, чтобы коснуться губами его уха, а ее рука лежала у него на бедре. Это было слишком уж фамильярно, и все же она знала, что Хэл явно возбудился бы, если б молодая женщина дотронулась до него.

Они ехали молча, пока он не подкатил к ее дому и не припарковался на противоположной стороне улицы. Здание было таким же, как и многие другие в этой части Манхэттена – элегантным и величественным, – но время уже начинало брать свое. Камера видеонаблюдения в вестибюле уже несколько недель не работала. Преступления в этой части города случались относительно редко, так что камеры были не в приоритете. Главное, что старый лифт работал по-прежнему исправно, а все остальное обитателей дома особо не интересовало.

Двери кабины открылись, и она провела Хэла к своей квартире, самой большой на этаже – к последней двери в левом конце коридора. Внутри небольшой коридорчик привел их к обеденному столу, стоящему в кухне открытой планировки.

– Осторожно, не споткнитесь о мои покупки, – предупредила она, указывая на груду неразобранных пакетов, лежащих у двери.

Коэн прошел мимо них вслед за ней. Она бросила ключи на стол, сняла бейсболку и зашвырнула ее на диван в другом конце комнаты, после чего направилась в кухню. Налив стакан воды из холодильника, спросила:

– Не хотите чего-нибудь выпить?

Покачав головой, Хэл облокотился о спинку кухонного стула.

– Итак, давай поговорим, – предложил он.

– Не хотите присесть? – спросила она.

– Не обижайся, но мне еще нужно кое-куда съездить. И, честно говоря, мне немного неловко. Я знаю, что тебя выпустили под залог, – а еще знаю, что ты можешь предстать перед судом вместе со своей сестрой, а меня могут вызвать в качестве свидетеля.

– Копы думают, что папа собирался изменить завещание. Это правда?

Хэл глубоко вздохнул, задержал дыхание и склонился над спинкой стула еще ниже. Покачал головой. А затем выпрямился и позволил ответу выплеснуться наружу, как будто долго задерживал его внутри, словно дыхание под водой. Тот вырвался из него сам собой, взбаламутив гладкую поверхность разговора.

– Мне сказали то же самое, – произнес он.

– Кто сказал?

– Копы. Они хотели знать, говорил ли со мной твой отец об изменении завещания. Я сказал, что нет, не говорил. В конце концов, твой отец был уже не тем человеком, как прежде. Он стал каким-то рассеянным, забывчивым. Не знаю, то ли от старости, то ли от чего-то еще… Мы по-прежнему почти каждый день завтракали вместе в ресторане у Джимми, но, кроме этого, практически не общались. Про завещание он никогда не упоминал. Когда я услышал о смерти Фрэнка и о завещании, то сразу позвонил Майку Модину.

Допив остаток воды, она поставила пустой стакан на стойку и сосредоточила на Хэле Коэне все свое внимание. Костяшки у него на руках казались комочками белого жира – так сильно он стискивал спинку стула. Хэл был явно настороже, опасаясь брякнуть то, что могло бы впоследствии выйти ему боком.

– И что сказал Модин?

– Сказал, что твой отец договорился в понедельник встретиться с ним, чтобы обсудить свое завещание. Но не дожил даже до конца выходных. Послушай, это все, что я…

– А Модин не говорил, почему мой отец хотел изменить завещание? У него под конец началась натуральная паранойя, вы же помните.

– Можешь мне об этом не напоминать, детка… Твой отец был уверен, что все вокруг только и думают, как бы покончить с ним. Он запросто мог назвать победителей всех Мировых серий[10] начиная с тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, но напрочь не помнил, что заказывал на завтрак у Джимми буквально вчера. Модин не сказал мне, что именно твой отец хотел изменить в завещании. Не исключено, что это не имело никакого отношения ни к тебе, ни к твоей сестре.

– А потом Модин связывался с вами?

– Ни разу с тех пор, как я позвонил ему в вечер убийства твоего отца. Я – один из душеприказчиков по его завещанию, поэтому мне нужно знать, что там написано и по-прежнему ли оно в силе. Пусть даже в этом завещании указано имя твоей сестры, но если ее признают виновной в убийстве твоего отца, то по закону она не может извлечь выгоду из своего преступления. То же самое касается и тебя. Я и сегодня пытался дозвониться Модину, но его секретарша сказала, что он в отпуске где-то за границей. Предполагалось, что я буду помогать управлять имуществом твоего отца, но теперь я даже не знаю, что и делать. От Модина толку мало.

– Когда он вернется из отпуска? – спросила она.

– Секретарша этого не знает. Сказала, что у нее вообще-то нет возможности надзирать за старшим партнером. Модину на все это плевать – все корпоративные юристы одинаковы. Он наверняка сейчас пьет коктейли где-нибудь на пляже, тогда как твой отец лежит в морге со своим…

Он оборвал себя. Видать, вспомнил, с кем разговаривает.

– Всё в порядке, Хэл. Как думаете, мой отец не работал с кем-нибудь новым в то время, когда погиб? Под конец он казался каким-то отстраненным. И даже когда не крыл налоговую службу или кого-то еще, кто якобы пытается с ним покончить, то все равно был явно чем-то встревожен.

– Ну, пару месяцев назад он спрашивал меня, не знаю ли я какого-нибудь хорошего частного детектива… Я не знаю, к чему это было, а вновь поднимать эту тему он не стал.

– Я знаю, что вы заработали кое-какие деньги, работая с моим отцом. Вы были преданы ему.

Хэл кивнул.

– И я хочу, чтобы вы были верны мне. Когда все это закончится, я унаследую все состояние моего отца.

– Похоже, ты в этом совершенно уверена, – заметил Хэл.

– Я невиновна. И хочу, чтобы вы помогли мне. Я вознагражу вашу преданность.

Обещание денег словно разрядило гнетущую атмосферу. Хэл выполнял для ее отца много грязной работы. Подкупал членов городского совета, профсоюзных боссов, журналистов, и, как она подозревала, если кого-то нельзя было подкупить, то пускались в ход иные методы убеждения. Политика – грязная игра, и ее отец, умело играя в нее, всегда оставался чист. Хэл был единственным, кто пачкал руки.