Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус Страница 25

— Ну, хорошо, а как там мой любимый ученик? — весело спросил он, ведя меня к исповедальне.

— Данкер? — посмеялась я. — Он скоро придет к вам с рассказом о том, что я жестока и хочу от него невозможного. Но я должна сказать вам спасибо — это тот самый человек, который мне нужен. И через год он тоже скажет вам спасибо. А еще до того он, надеюсь, догадается пригласить вас выступить с передачей. На этих, как их, средних волнах. О чем угодно, хоть о ваших учениках. Но ваш собрат из церкви святой Мэри там тоже рано или поздно будет, чисто католическое беспроводное сообщество я не замышляла. А теперь, отец Эдвард, вы правы — давайте пока обойдемся без исповедей, сядем на скамью, и я буду расспрашивать вас о вашем китайском подопечном, который провел тут несколько дней.

— Вы думаете, я вам что-то расскажу из того, что не сказал полиции? — услышала я в ответ.

Я посмотрела в глаза отца Эдварда, на его квадратный подбородок, и поняла, что если этот человек не хочет говорить — значит, не скажет, ни полиции, ни мне.

— Отец Эдвард, его убьют, если он рассчитал свое исчезновение неправильно. Можете мне верить или не верить, но я еще приду к вам на исповедь, не забывайте. И там буду просто вынуждена говорить правду. Я хочу помочь этому китайцу, спасти его. Но давайте я буду задавать самые невинные вопросы.

— А задавайте любые — я и правда не знаю главного, куда он делся, — пожал плечами отец Эдвард. — Но если вернется — я снова дам ему приют и вам ничего не скажу, уж не обижайтесь.

— Вот и отлично. Итак, он не знает английского?

— При таком французском этого можно не стыдиться.

— Он говорил здесь с китайцами? Они его понимали?

— Он ни с кем не говорил. Мыл вон там, — отец Эдвард кивнул в сторону выложенного кафелем алтаря, — и вообще везде, и этим как бы платил за стол и кровать. Сидел в библиотеке — у меня есть пара французских книг. Сидел, конечно, и у себя, в клетушке уборщика. Нет, ни с кем не пытался разговаривать.

— А как он к вам вообще попал?

— О-о, вот это самое удивительное. Как мне потом сказали, вошел в церковь, очень быстрым шагом, взял стоявшую вон там швабру, выжал тряпку, намотал ее на перекладину, снял очки и начал мыть. Сестра Сесилия, которая за этим наблюдала, была твердо уверена, что его нанял я. А теперь представьте себе сцену. Я иду вот тут, в проходе. Вижу, что в храме все хорошо, прихожан нет, китаец моет пол, выглядит как более чем естественная часть пейзажа. Будто он тут уже целый год. Иду дальше, в кабинет, сажусь за свой стол — и тут меня посещает мысль: а кто его нанял мыть мою церковь — сестра Сесилия? И когда? Выхожу обратно, приближаюсь. И слышу… ну, первой моей мыслью было, что со мной говорит швабра, на отличном французском. И только потом до меня дошло, что это тот самый китаец ко мне обращается.

— Молодец… Какой же молодец.

— Ну, и уже к концу разговора он просил предупредить его, если хоть кто-то — кто угодно — начнет им интересоваться. Очень интересный эффект — он не говорил, как вы, что его хотят убить, не уверял меня, что не делал ничего плохого. Но как-то все было понятно без слов, не могу вам даже этого передать. Впрочем, до моих предупреждений не дошло, все случилось потом само собой. Он стоял вон там, на галерее, где библиотека, кругом бегала толпа наших мальчиков — только что кончился урок. Не столько стоял, сколько мелькнул там. А я в тот момент беседовал с местным полицейским, который как раз этого китайца и искал. Я ему не сказал, конечно, ничего существенного.

А когда потом пришел в комнату уборщика, то там уже было пусто. Вот и все.

— Вещи?

— У него не было вещей. Брюки и рубашка. Он стирал рубашку и белье вечером, за ночь одежда в этом климате, как вы знаете, высыхает. В комнате, когда он исчез, будто никого и не было. Ручка только валялась на полу, с каплей чернил у кончика пера.

Я усмехнулась.

— Бумаги в комнате тоже никакой не было.

— Бумаги?

— Он сначала таскал бумагу из мусорных корзин, писал какие-то иероглифы на обратной стороне. Ручка — из библиотеки, простая, с вставным перышком. Я потом дал ему чистой бумаги. Вот этого всего не было.

— Можно подробнее об этой сцене: он сверху видит вас, говорящим с полицейским… с кем?

— С Таунсендом, конечно. Которого вчера убили. Что заставляет меня отнестись к этой истории — и ко всему вашему секретному миру…

Тут я моргнула раза два.

— …еще серьезнее. Но ваш китаец и так все очень серьезно воспринял. Да и вы бы испугались — там рядом с Таунсендом был второй полицейский… хотя кто его знает, кто он, китаец, в общем. Бритая голова, крепкая шея, совершенно милитаристской внешности. Мороз по коже. Я таких тут не встречал.

Я вздохнула. Все было ясно. Китаец из Китая, тот самый, а раз он сопровождал несчастного Таунсенда, значит… можно делать окончательные выводы. Я была права: за моим поэтом гонится человек от Чан Кайши, официально работающий при поддержке нашей колониальной полиции.

— Отец Эдвард, а этот китаец… он что, так здесь и сидел, не выходил никуда?

— У нас тут школа братьев Лa Салль и церковь, а не тюрьма. Выходил, конечно.

— А как вы его называли?

— Эмиль, вообще-то. А что, это его настоящее имя?

— Нет, вы правы. И самое главное: внешность этого китайского Эмиля. Это-то вы мне можете сказать? Любую мелочь?

Отец Эдвард вдруг как-то задумался. Потом странно усмехнулся:

— Мог бы сказать, но… знаете ли. Китаец в белой рубашке и в очках. Обыкновеннее не бывает. Средних лет, от тридцати до пятидесяти. Внешность? Абсолютно никакая. Просто удивительно. Запомнить невозможно.

Я медленно раздвинула губы в улыбке. Хотя радоваться было почти нечему, по большей части священник повторил то, что я уже слышала от Робинса. Кроме истории со шваброй, конечно.

— Бог ты мой, ну что же еще спросить? А он католик?

— Я дал бы приют и язычнику. Но он по крайней мере христианин, это было видно. Молился здесь много раз.

И это — все.

Я провела мотоцикл мимо ряда пальм, стесняясь звука его тихо урчащего мотора. Оглянулась на импозантную башню с часами среди деревьев и двинулась вниз, к черепице кварталов, видневшихся отсюда, с холма.

В притихшем «Колизеуме» я поняла, что на меня странно оглядываются. А в комнате на втором этаже увидела сидевшую с прямой спиной Магду. Которая просто смотрела перед собой.

Полиция пришла и забрала Тони.

Его положили на носилки и, в присутствии бесстрастного доктора, отвезли в тюрьму в Пуду.

Все было очень просто. Секретного господина Таунсенда убили, как было установлено, именно из маузера. Никого, кроме Тони и самого Таунсенда, в этот час наверху не было — все спустились на коктейльные танцы, послушать Магду. Маузер потом, как известно, пропал. Но он нашелся сегодня, и там до полного магазина нехватало трех патронов. С галереи Тони стрелял дважды. Ну, и сам тот факт, что он притворялся инвалидом — и отказался отвечать, зачем это делал, тоже сыграл свою роль.

— Кто в эти дни мог видеть, что у Тони именно маузер? — спросила я вполголоса.

— Да кто угодно, — пожала плечами Магда. — Он висел там, в гардеробе, в этакой портупее. Иногда оставался в комнате. Не ездить же ему было с маузером вниз, на ужин и за газетами.

Стало тихо.

— Ты знаешь, я тут подумала, — прервала, наконец, тяжелую паузу Магда. — Я подумала, что Тони мне вообще-то нужен. От него большая польза. Он разминает и чешет мне на ночь пальцы ног, и подушечки, вот здесь. Может быть, все-таки не надо ему сидеть в тюрьме?

И она посмотрела на меня с ожиданием.

Я начала рыться в сумочке. Его зовут Оливер, он сейчас находится или у себя в клубе, или где-то в самом сердце административных зданий Сингапура, или на боксерском матче. И телефон мне этот давали для того, чтобы решались любые проблемы. Кто он — личный секретарь, или носит высокое звание колониального секретаря? Мне все равно, но лучше ему найтись как можно быстрее.

Потом я представила себе, как веду беседу с этим Оливером, а ко мне прислушивается весь бар, включая боев из-за стойки. Значит, надо ехать как можно быстрее домой.

БЕШЕНЫЕ СОБАКИ И АНГЛИЧАНЕ

Кто-нибудь когда-нибудь все равно засадил бы меня в конце концов в тюрьму, — удовлетворенно говорил освобожденный Тони, пока Магда укладывала его на кровать. — Тюрьма — то самое, чего мне не хватало для духовного совершенства. А вот почему они просто не пристрелили меня, как бешеного пса? Какое упущение. А мне надо было орать и сучить ногами всю дорогу в узилище, тогда бы и пристрелили, но проклятая рана склоняет к экономности движений. Ничего, зато теперь у них в городе живым укором — жертва полицейских репрессий. Я киплю справедливым гневом. Товарищ Магда, она же — девица Ван Хален, она же — милый мой бурундучок, попроси, пожалуйста, портье записать меня поутру в местную ячейку Коминтерна. А до того — не знаешь ли ты какой-нибудь хорошей революционной песни?