Кабул – Кавказ - Виталий Леонидович Волков Страница 21

Четверг сложился для Балашова непросто. Сосед за стеной с самого утра принялся въедаться в стену с упорством кладоискателя и бурил бетон до обеда, в пыль развеяв все мысли писателя о времени, о России и о себе. О России он думал все меньше, а о времени – все печальней, потому что время это до встречи с Турищевой таяло быстрее свечи на сквозняке. Вот и оставалось, что размышлять о себе и о своей писательской свободе, которой не прокормишь ни маму, ни Галю (Валю, Аню или, может быть, Настю), ни даже себя.

«Талант – это единственный бог, которому стоит молиться. Потому что только он в силах поднять тебя на не достижимую с земли высоту», – вспоминал Игорь слова, что сказала ему во время последней их встречи Галя. Она еще склонила при этом голову набок и оглядела его, будто оценивая, сможет ли он взлететь на недостижимую высоту. «А как же Микеланджело, как же Ницше? Их-то талант изъел и выбросил потом, как шкурку банановую! Нет, лучше быть бездарным, но свободным, чем таким вот рабом таланта!» – горячился Балашов. «Ты просто не понимаешь, что такое свобода! – возразила Галя, как шпагой пронзила. Глаза у нее, и без того большие, синие, разлились на пол-лица и угрожающе посерели. – Свобода – это знание своего пути. А все остальное – это не свобода, а трусость интеллектуала». Вот как сказала.

«Трусость интеллектуала», – повторял про себя Балашов, стоя в аптеке в очереди за лекарствами для приболевшей мамы. Очередь была велика, она поминутно чихала, сморкалась в сырые скомканные платки и жаловалась на жизнь и правительство. Балашову бросилось в глаза отсутствие молодых – в спину друг другу сопели морщинистые, как их платочки, старушки, кое-где меж ними втискивались печальные старики. Отчего-то ему вспомнились недробимые, бесконечные сами в себе, фракталы. И подумалось, что и он так же может оказаться подобен этим спинам, этим кулакам лиц. Стало жутко. Как водила судьбоносный сформулировал – от одного колена? От одного семени? По низшему равнение? У попа была собака, он ее любил. Она съела кусок мяса – он ее убил. Убил и закопал, и надпись написал, что у попа была собака…

– Я ветеран Великой Отечественной. – Мужичок с орденскими колодками попытался пробиться к окошку без очереди.

– Все мы тут ветераны чего-нибудь. Чего уж там счас… – ответила очередь и сомкнулась плотнее перед лицом угрозы.

– Папаша, май уже прошел, – с дрожащей злой жилкой в голосе добавила женщина, стоявшая за Игоревой спиной. Женщина раздражала Балашова, она то и дело подталкивала его, будто тычки способствовали движению очереди.

– Идите сюда, отец, – громко сказал он ветерану.

– Эй, эй, – взвизгнула женщина, – мужчина, вы что тут пропускаете? Вы не один стоите.

Она снова надвинулась на Балашова объемистой грудью.

– Вы не давите, и без того дышать нечем, – огрызнулся Игорь, – а мужчина занимал.

– Занимал, занимал, – ворчала та, пока ветеран, боязливо зыркая по сторонам, бочком встраивался перед Игорем. – Спасу нет от этих бомжей.

– Точно, – откликнулась другая, с самого конца очереди, – куда ни плюнешь, стоят эти герои. А чего они побеждали-то? Вон немцы живут как люди, а на нас смотреть страшно.

– Ага, – воспользовалась поддержкой грудастая дама с выраженным ринитом, – а теперь еще наплодились из Чечней да Абхазий. Афганистана им мало оказалось. Кто новый русский, тот здесь заправляет, а у кого кишка тонка – того в Чечню, безобразить. Потом пропускай их в очереди. Не мужики – заморыши. Хоть детей от них не рожай. Страна без будущего!

«Много ты понимаешь», – обиделся Балашов, но промолчал. Странно получалось, колесо описало круг и вернулось к тому, что солдат-герой в этой аптекарской стране и впрямь либо победитель, халиф на один великий час, либо бомж… Терциум нон датум. Впрочем, а писатель? Тоже либо бомж, либо раб таланта, лишившийся свободы быть человеком. Третьего не дано. Наверное, потому и не хотелось идти в Домжур, но спасение виделось уже не в бегстве в свою ракушку, а у Миронова, в чьем кармашке-квартирке парадоксальным образом возрождалась надежда на все-таки возможное третье. На то, что все-таки собственная судьба в ее нутряном подобии общему модулю хлюпающей России может оказаться связанной с судьбой очень большого мира? Пусть и через войну, пусть и через войну? Пусть, потому как если это так, то равнение в этом равноудаленном и от земли, и от космоса общаке может быть и не на низшего. А это, в свою очередь, означало бы, что все-таки она и они на что-то еще нужны. В самом что ни на есть геополитическом смысле. Значит, есть и свобода выбора. Раз есть возможность пути. Да, «чеченец-афганец» поселил в Балашове такую надежду, и ради нее, ради того, чтобы разобраться, есть ли еще связь с миров у этой страны, стоило взяться за книгу!

В Дом журналистов Балашов прибежал в полшестого, опоздав на целых полчаса. Вахтерша подозрительно осмотрела его с ног до головы, но все же пустила, только сказала удивившие его слова:

– Молодой человек, вы тут не очень-то расходитесь, мы в двадцать три закрываемся.

«Наверное, перепутала с кем-то», – решил Игорь.

Турищева время ожидания зря не теряла. Она частыми короткими глотками прикончила «райский «Хеннесси», слизнула бутерброд с красной, пустившей жирок, рыбкой и сообщила Бобе, что, пожалуй, пен-клуб разберется с Гюнтером Гроссом и без Балашова – сам Вася Аксенов из Штатов подтянется, уж он им завернет про Чечню. Он там в авторитете.

Кречинский огорчился. Не из-за себя, не из-за Игоря, не из-за потраченного зря времени. Нечто забавное, обещавшее свежую интрижку, сорвалось с крючка из-за поднадоевшего всей новой тусовке заштатного эмигрантского старика из совкового каменного века. Отчего-то скучно показалось без балашовского «шила». Правда, в голосе собеседницы не было законченности, она словно выжидала, приглядывалась к Бобе.

«Голос зрелой женщины выдает ее столь же верно, как походка. По интонации, как по развороту слова, как по положению стопы, можно угадать ее желания», – пришла ему в голову фраза для своей повести о мухах-лесбиянках, ползающих по навозной куче в поисках парности. Это было круто. И верно. Потому что не жди госпожа Турищева от него да от Балашова какого-то профита, хрен бы она подорвалась в Дом журналистов – в лучшем случае позвонила бы по телефону с отбоем тревоги. А в худшем – обошлась бы и без звонка. Знает он таких. Кречинский примерил на Турищеву