Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская Страница 20

Поскольку Андрей Дмитриевич метил в министерское кресло. Баранов, прекрасно осведомленный о столичных амбициях своего шефа, считал пост директора завода уже как бы своим, мысленно примериваясь к персональной «Волге». к продбазе. к шестому распределительному складу. которыми его семья пользовалась в высшей степени умеренно, только благодаря снисходительности Андрея Дмитриевича, а не по праву, как хотелось бы. И служебной машины у Баранова не было (по должности не полагалось). пробавлялся он обыкновенными «Жигулями», и за границей бывал всего-то раза три — выпускали его с трудом, неохотно, только на пару с Андреем Дмитриевичем. как будто не обнаруживая в нем необходимой для зарубежной поездки советской надежности. И не Мопассана ему предлагали в подписных изданиях, а отечественного Салтыкова-Щедрина — как будто с тайным намеком предлагали, с подспудным презрением, с подвохом.

Между тем Андрей Дмитриевич слишком задержался в директорском кресле, рождая у своего заместителя сначала легкое, а потом все более тяжелившее сердце недовольство. Впрочем, в глаза Баранов ничего такого не говорил, однако регулярно справлялся у патрона, что слышно в министерстве и слышно ли что вообще… Андрей Дмитриевич давно уже решил для себя, что. когда его назначат министром. то заместителем своим, одним из трех заместителей, он обязательно поставит своего верного друга Колю, и потому отнюдь не отказывался делиться с ним сокровенными надеждами и утопическими планами, которые, к сожалению Баранова, так и остались надеждами и планами.

В начале девяностых, когда первобытный капитализм преобразил не только саму жизнь, но и то. что питало эту жизнь, — сердца людей, когда дружба сделалась враждой, сыновняя любовь — дочерней ненавистью, Баранов наконец осознал, что жизнь его практически завершилась, а он так ничего и не достиг: и жена-то у него осталась без норковой шубы, ходит в мрачно-вдовьей каракульче. и сын-то у него балбес, с тройки на тройку в машиностроительном институте перебивается, да и сам он втуне тратит нерастраченные силы на мелкую ежедневную суетню. И это при том, что вызрели в душе его силы общероссийского, ультрагосударственного масштаба! Однако, как и тридцать лет назад, он все еще прозябает от зарплаты до зарплаты, и заводских акций при приватизации ему ничтожно мало досталось, и вообще обидно, и в частности… Ох, обидно!

Постепенно понял дядя Коля Баранов, что в эти смутные непредсказуемые времена Андрей Дмитриевич совершенно не нужен нынешнему министерству, а значит, ему лично, кроме вечного заместительства, ничего не светит. И обиделся он от этого и на судьбу, и на своего патрона, ни в чем, впрочем, не повинного, потому что Плотников всегда пестовал своего заместителя, и выплачивал ему премии, и даже бестолкового сына его, Сережу Бараненка, по связям своим пристроил сначала в райисполком, а потом, когда тот самоликвидировался, в областную администрацию на непыльную должность, не требовавшую от юноши особых умственных усилий, а требовавшую только исполнительности и не дававшую ему за это ничего, кроме необходимого для пропитания денежного минимума.

А еще обиделся Баранов, что на предприятие по производству ширпотреба, которое некогда было организовано для директорской дочурки, его сына не взяли — мол, какой из парня директор, курам на смех! — а пропихнули туда сначала внучатого племянника Натальи Ильиничны, а когда тот проворовался, вообще аннулировали заводик, невзирая на протесты Баранова и на его клятвенные обещания спасти дело. Оскорбившись, Николай Федотович прекратил зазывать Плотниковых на семейные праздники и дни рождения, да и сам перестал захаживать в гости по-соседски. Вскоре он продал дачу, а на вырученные деньги купил подержанную иномарку, которая ломалась чаще, чем ездила, и даже во время простоев ломалась из-за своего вредоносного характера.

Но своей душевной чистоте Андреи Дмитриевич не знал, чему приписан» такое охлаждение. Потом отыскал умозрительную причину (болезнь супруги Баранова) и успокоился. И в свою очередь, тоже, перестал приглашать заместителя на семейные праздники.

А когда Настя засветилась на телевидении, как звездочка, и высоко взлетела в эфире, как ласточка, Баранов вдруг опять принялся навешать патрона. Причем не один навешал, а с супругой и с сыном, дылдой Сереженькой… Пока старшее поколение растабарывало в гостиной, молодые принудительно-недобровольно уединялись в одной из комнат, — Баранов надеялся на неизбежные плоды этого молодежного уединения, на естественное следствие полового разнополюсного влечения, предвидя в браке с юной Плотниковой очень приятные перспективы для сына. По его мысли, молодая жена, опираясь на родительские связи и пользуясь своим телевизионным положением, сумеет сделать для рохли Сережи практически невозможное — поднять его вверх по карьерной лестнице, тем самым обезопасив недотепу Бараненка от грядущих государственных перемен.

Однако Настя, ничего не знавшая о матримониальных замыслах Баранова-старшего и с трудом выносившая друга детства, вдруг опрокинула честолюбивые замыслы дяди Коли, замутив демонстративный роман с губернатором. Причем даже и Баранов-старший признавал, что его Сереженька, долговязый и рыхлый, по всем очкам, особенно по тем, которые на носу, проигрывает красавцу губернатору. хотя Земцев, по его мнению, был наглый враль и вор, прожектер и подонок!

Обиженный, но все еще пылавший дружеским доброжелательством, Баранов решил открыть Андрею Дмитриевичу глаза на двусмысленное поведение дочери — у всех на виду, бесстыдно рассиживает на трибуне под бухающий рокот духового оркестра и при этом так ослепительно улыбается своему любовнику, что в глазах темнеет!

— У всех на виду! — констатировал Баранов соболезнующим полушепотом. — Андрей, разве ж можно… Какая слава для девочки, за всю жизнь потом не отмоется…

Андрей Дмитриевич растерянно разводил руками на замечание доброхота. Дочь его стала ужасно взрослой, и влияние отца на нее теперь казалось безусловно ограниченным и безгранично условным.

Улучив удобный момент, Баранов просветил и Наталью Ильиничну, сохранившую, по его наблюдениям, влияние на Настю. Но та не поняла намека и даже тонко, как она умела это делать (например, что двадцать третья хрустальная ваза — это перебор), намекнула, что это не его собачье дело, что ее дочь невинна как ангел, что между ней и Земцевым ничего нет, кроме служебных отношений и весьма условной, эпизодической и абсолютно невинной помощи со стороны девушки в иностранном языке, в котором губернатор слаб из-за недостатка языковой практики.

— Ну, теперь-то у Земцева недостатка в языковой практике не будет, — с намекающей пошлинкой заметил дядя Коля, отступая по всем фронтам. Ему оставалось только злиться, наблюдая за ходом не подчиненных его воле событий.

Между тем с помощью губернатора, хорошо понимавшего значение четвертой власти и пятой колонны, Наталья Ильинична постепенно обновила оборудование городской студии. Заодно она освежила гардероб, сменив демократичную нутрию на утонченную норку, и завела персонального водителя, который, по слухам,