Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом Страница 7

Я так и сделал, и мой взгляд уперся в чьи-то злые глаза, черный нос и оскаленную пасть, полную острейших клыков.

– Господи, это еще что за чертовщина?

– Голова детеныша леопарда – поделка Гарри, виконта Плейфорда. Он увлекается таксидермией. – Нахмурившись, Пуаро продолжал: – Настоящий энтузиаст, из тех, кто пытается убедить первого встречного в том, что нет другого хобби, которое приносило бы человеку такое же удовлетворение.

– Значит, олень в холле – тоже его рук дело, – сказал я.

– Я возразил ему, что не обладаю ни орудиями, ни навыками, достаточными для набивки чучел. На что он ответил, что подручных средств нужна самая малость – немного проволоки, перочинный нож, иголка с ниткой, пенька и мышьяк. Я счел за лучшее не указывать ему на то, что заниматься набивкой чучел может лишь тот, у кого не вызывает омерзения сам процесс.

Я улыбнулся:

– Хобби, для которого нужен мышьяк, вряд ли придется по вкусу детективу, ведь он нередко раскрывает убийства, совершенные при помощи того же самого яда.

– Вот об этом-то я и хочу с вами поговорить, mon ami. О смерти. Хобби виконта Плейфорда имеет к ней самое прямое отношение – и пусть речь идет всего лишь о животных, а не о людях, но они все равно мертвые.

– Разумеется. Правда, никакой связи я пока не вижу.

– Вы помните имя Джозефа Скотчера, конечно, – я говорил о нем всего пару минут назад.

– Секретарь леди Плейфорд, кажется?

– Он умирает. От брайтовой болезни почек. Именно поэтому в доме живет сиделка, Софи Бурлет, – она ухаживает за инвалидом.

– Понятно. Значит, и секретарь, и сиделка оба живут в Лиллиоуке?

Пуаро кивнул:

– Итак, мы уже имеем под одной крышей троих, кто так или иначе близко связан со смертью. А тут еще вы, Кэтчпул. И я. Нам по долгу службы тоже часто приходится иметь дело со смертью, причем с насильственной. А мистер Рэндл Кимптон, в чьи планы входит жениться на мисс Клаудии Плейфорд, – как вы думаете, чем он занимается?

– Тоже связан со смертью? Может быть, он хоронит людей? Или делает надгробные памятники?

– Он – полицейский патологоанатом в графстве Оксфордшир. То есть тоже постоянно работает рука об руку со смертью. Eh bien[7], а вы не хотите спросить меня о мистере Гатерколе и мистере Рольфе?

– Незачем. Юристы каждый день только и делают, что улаживают дела покойников.

– Гатеркол и Рольф в особенности, ведь их фирма специализируется на составлении завещаний и наблюдении за исполнением последней воли богатых. Кэтчпул, ну теперь-то вы поняли?

– А как же Клаудия Плейфорд и Дорро, жена виконта? Как они связаны со смертью? Может, одна подрабатывает на скотобойне, а другая бальзамирует трупы?

– Вы всё шутите, – ответил Пуаро с упреком. – Вам ничуть не интересно, что столько людей с особым интересом к смерти, профессиональным или любительским, встретились сегодня здесь, под одной крышей? А вот мне очень хочется знать, что имела в виду леди Плейфорд, собрав их всех вместе. Я не верю, что это получилось случайно.

– Ну, может, она запланировала на вечер особую игру вроде шарады… Думаю, что ей, как автору детективов, приятно потомить нас неведением. Но вы не ответили на мой вопрос о Дорро и Клаудии.

– Ничего, что имеет отношение к нашей теме, с ними как-то не вяжется, – честно ответил Пуаро после минутного раздумья.

– Ну, тогда это совпадение! А теперь я все-таки пойду и ополосну лицо и руки…

– Почему вы избегаете меня, mon ami?

Вопрос застал меня в паре дюймов от двери. Я замер – глупо было с моей стороны решить, что раз он не заговорил об этом сразу, то, значит, ничего и не заметил.

– Я думал, что мы с вами les bons amis[8].

– Это так. Просто я чертовски занят в последнее время, Пуаро.

– А, заняты!.. И вы хотите, чтобы я поверил, что в этом все дело.

С тоской посмотрев на дверь, я буркнул:

– Пойду разыщу этого молчуна-дворецкого и пригрожу ему, что устрою бунт на корабле, если он сейчас же не покажет мне мою комнату.

– Ох уж эти англичане! Какие бы эмоции ими ни владели, какие бы бури ни бушевали в их груди, желание задушить их и сделать вид, будто ничего не происходит, неизменно оказывается сильнее.

Тут распахнулась дверь, и в комнату вошла женщина лет тридцати – тридцати пяти, в зеленом платье с блестками и белом палантине. Точнее, она не столько вошла, сколько скользнула внутрь, чем сразу напомнила мне кошку на прогулке. Выражение лица у нее было надменное и даже презрительное, точно просто войти в комнату, как это делают все люди, было ниже ее достоинства. Казалось, каждая клеточка ее тела источала и утверждала ее превосходство над всеми, кому случится встретиться ей на пути, – в данный момент, над Пуаро и мною.

К тому же она была необыкновенно красива – изысканно уложенные волосы густого коричневого цвета, безупречный овал лица, по-кошачьи шаловливые карие глаза с густыми длинными ресницами, выразительные брови и скулы, острые как ножи. На нее можно было смотреть не отрываясь, и она отлично сознавала свою власть. А еще в ней была порочность, которую я ощутил прежде, чем она успела раскрыть рот.

– О, – сказала она, уперев одну руку в бедро. – Гости есть, а выпивки нет. Понятно. Почему не наоборот, спрашивается? Надо полагать, я рано.

Пуаро встал и представился, затем представил меня. Я пожал ее прохладную, изящную руку. Но не услышал от нее обычного «рада познакомиться», да и вообще ничего в подобном духе.

– Я Клаудия Плейфорд. Дочь знаменитой романистки, сестра виконта Плейфорда. Старшая сестра, кстати. Титул достался моему братцу, а не мне, только потому, что он случайно родился мужчиной. И какой тут смысл, я вас спрашиваю? Уж я была бы виконтом не чета ему. Хотя, честно говоря, печенюшка с маслом и та стала бы виконтом не хуже Гарри. Ну, где тут, по-вашему, справедливость?

– Никогда об этом не задумывался, – ответил я честно.

Она повернулась к Пуаро:

– А вы?

– Если б вы получили этот титул сейчас, сию минуту, могли бы вы сказать о себе тогда: «Ну вот, теперь, когда у меня есть то, чего я желала, я довольна и счастлива»?

Клаудия высокомерно вздернула подбородок.

– Разумеется, ничего подобного я бы не сказала, хотя бы потому, что так обычно говорят глупые девчонки в сказках. И вообще, с чего вы взяли, что я несчастна? Я очень счастлива, и я говорила с вами не о каком-то идиотском довольстве, а о том, что честно, а что нет. Где ваш блестящий ум, месье Пуаро? Похоже, вы оставили его в Лондоне.

– Нет, он приехал со мной, мадемуазель. И если вы вполне искренне сказали сейчас: «Я очень счастлива», то, уверяю вас, вы – одна из тех редких счастливиц, с кем жизнь обошлась по-настоящему справедливо, по крайней мере, куда справедливее, чем с другими.