Жюль Мари - Выстрел. Дело, о котором просили не печатать Страница 5

Томас не шевелился, тогда Гонсолен стал его трясти. Томас казался удивленным. Он как будто пробудился ото сна, закинул ружье на плечо и пробормотал:

— Ах, да! Я охотился. Одной косулей больше или меньше в вашем лесу, какая вам разница, господин Гонсолен?

И, опять взглянув на Мадлен, он машинально повторил дрожащими губами:

— Боже! Как она хороша!..

Мадлен покраснела. Эта грубая лесть понравилась ей. Томас убежал, не оборачиваясь. Приятель, встретивший юношу, когда тот выходил из парка, и удивленный его неровной походкой, закричал:

— Томас, уж не пьян ли ты, что у тебя ноги заплетаются?

Томас действительно опьянел.

III

С этого дня Луар проводил в окрестностях дома Гонсолена все время, которым мог свободно располагать. В воскресенье он бесцельно бродил по парку и ложился отдохнуть в кустарнике, на опушке. Он целыми часами ждал Мадлен, которая приходила сюда каждое утро — то одна, то с мужем. Когда она шла по дорожке, касаясь ветвей и цветов своей нарядной одеждой, Томас следил за ней упоенным взглядом. В такие минуты он переставал существовать. Вся кровь приливала к его сердцу, и он был вынужден закрывать глаза. Он остерегался сделать даже малейшее движение, чтобы не рассеять волшебное видение.

Когда еще издали он видел, как Мадлен выходит из дома и идет по аллеям сада, проходит через маленькую лужайку, отделяющую калитку от первых деревьев леса, на его лице появлялось выражение восхищения и счастья. Глаза его увлажнялись, дыхание становилось прерывистым, сердце билось с болезненной скоростью. Он бормотал себе под нос, как бы пугаясь своего душевного волнения и испытываемого чувства:

— Боже мой! Неужели я схожу с ума?

Каждый раз, когда Мадлен возвращалась домой, он начинал плакать, потом, пробираясь между ветвями, целовал след, оставленный молодой женщиной на траве, еще мокрой от утренней росы. Потом убегал как безумный. В следующее воскресенье он опять оказывался на своем посту и устремлял лихорадочный взгляд на окна дома Гонсолена.

Однажды Мадлен прошла так близко от него, что ее платье коснулось руки, которую он положил на листья куста. У Томаса закружилась голова. Другой раз ветка зацепилась за корсаж молодой женщины, и розы, сорванные ею, упали на траву. Она прошла мимо. Томас бросился на колени, подобрал лепестки и стал горячо целовать их. Мадлен услышала шум его шагов. Она обернулась и увидела юношу, однако продолжила прогулку, погрузившись в свои мысли. Томас ничего не заметил.

Как-то раз женщина не приходила две недели. Томас занемог. Потом он опять увидел ее. Казалось, теперь он должен был немного успокоиться, но нет, ничуть! Любовь приводила его в исступление, за которым вдруг следовало еще большее уныние. Страсть одерживала верх, впрочем, страсть без надежды, без иллюзий. На что он мог надеяться? Не должен ли он был, напротив, скрывать в самой глубине своей души то, что чувствовал, чтобы избавиться от поглотившей его любви?

Его больная мать, внимательная ко всему, что касалось ее сына, удивлялась этим переменам в его настроении — то шумной веселости, то внезапной грусти. Когда к ней приходили женщины из деревни, она жаловалась им на сына. «Ему пора жениться», — отвечали сплетницы, но сыну она не смела ничего сказать.

Однажды вечером, когда Томас вернулся в унынии и отказался ужинать, его мать осторожно спросила:

— Почему ты не ешь суп? Ты бел как саван! Что с тобой?

— Ничего, — пробормотал лесоруб, вздыхая.

Через несколько недель Мадлен поняла, что Томас приходит в лес, чтобы тайно полюбоваться ее красотой. Теперь она подолгу останавливалась возле того места, где прятался лесоруб, используя для этого малейший предлог, или садилась и занималась рукоделием, или читала роман, или рвала цветы. Томас, видя ее издали, мог свободно рассматривать ее фигуру, исполненную энергии и страсти. Хотя лицо Мадлен выражало полнейшее равнодушие и она была невероятно бледна, тишина в лесу и неподвижность, которую сохранял Луар, постепенно успокаивали ее. Тогда глаза ее оживлялись, и под белизной кожи постепенно проступал румянец.

Томас имел мужество написать ей. Это было сумбурное, путаное, пылавшее огнем любовной страсти письмо, смелое и робкое одновременно. Он писал:

«Милостивая государыня, прошу вас, не бойтесь меня. Я слаб как ребенок. Вы меня знаете. Я тот, кого ваш муж при вас назвал негодяем. Зачем я набрался смелости писать вам? Затем, что я люблю вас любовью, не имеющей названия. Не кажется ли вам постыдным обожание такого человека, как я? Вы знаете, почему я вас люблю, не правда ли? Вы восхитительны, и я часто вижу вас. Другой причины нет… Я не думаю ни о чем!.. Я не желаю ничего… Мне хотелось бы только быть камердинером вашего мужа, чтобы чаще видеть вас… Всякий раз, как ваше платье в лесу коснется фиалки или листа, я срываю их и уношу с собой, любуюсь ими и говорю с ними, как будто они переняли частичку вас… Прочтете ли вы это письмо до конца?..»

В воскресенье, когда Мадлен пришла в лес, Томас Луар бросил письмо посреди тропинки и принялся ждать. Мадлен была одна и шла медленно, рассеянно. Она наклонилась, подняла письмо, распечатала его и улыбнулась при первых словах, потом спрятала письмо за корсаж и продолжила прогулку. Вскоре она исчезла за кустами, а Томас Луар почти лишился чувств от восторга.

IV

Две недели Томас не видел Мадлен. Он думал, что его письмо напугало молодую женщину, и ему на ум пришла мысль о самоубийстве. Но, вспомнив о больной матери, которая останется в страшной нищете, он подавил приступ отчаяния. Томас решил во что бы то ни стало увидеть госпожу Гонсолен и с безумной смелостью принялся отстреливать зайцев и косуль, опустошая господский лес. Но он ни разу не встретил свою возлюбленную. Мадлен, по-видимому, навсегда отказалась от своих обычных прогулок.

В один из вечеров он решительно направился к дому Гонсолена. Тот как раз выходил из дома. Очутившись лицом к лицу с Томасом, он удивился и рассвирепел:

— Что тебе нужно?

— Господин Гонсолен, — ответил лесоруб, — я работаю за четверых и занимаюсь контрабандой и все же не могу прокормить больную мать. Вы богаты, и я пришел попросить у вас денег, чтобы решить насущные вопросы.

— А-а! — протянул Гонсолен. — Вот чего ты просишь! Уж не хочешь ли ты, чтобы я увеличил твою зарплату за то, что ты убиваешь дичь в моем лесу?

— Нет. Мне хотелось бы получить новую работу, все равно какую. Может быть, я был бы вам полезен на лесопильном заводе.