Артур Конан Дойл - История жилички под вуалью Страница 4

Когда несчастная женщина досказала свою повесть, все мы некоторое время молчали. Потом Холмс протянул длинную руку и с глубоким сочувствием, какое мне не часто случалось у него видеть, погладил руку миссис Рондер.

— Бедняжка, — сказал он, — бедняжка! Поистине пути Судьбы неисповедимы. Если она потом ничем не вознаграждает, тогда наша жизнь — жестокая шутка. Но что же этот Леонардо?

— Я никогда больше его не видела, и ни разу он не дал о себе знать. Быть может, я неправа, что думаю о нем с такой горечью. Любить то, что оставила от меня пасть льва, было бы все равно что полюбить какого-нибудь уродца, каких мы возили в цирке на потеху всей стране. Но женщине не так-то просто отбросить свою любовь. Он покинул меня под когтями зверя, предал в час, когда я в нем больше всего нуждалась, и однако не могла я послать его на виселицу. Что станет со мной, мне было все равно. Может ли быть что-нибудь ужаснее моей теперешней жизни? Но я стояла между Леонардо и его судьбой.

— А теперь он умер?

— Месяц назад он утонул, купаясь близ Маргейта. Я узнала о его смерти из газеты.

— А что он сделал с той дубинкой о пяти когтях? Это самая поразительная и хитроумная часть вашей истории.

— Не могу вам сказать, мистер Холмс. Возле того места, где останавливался тогда наш цирк, есть глубокая меловая шахта, на дне ее стоит зеленая от тины вода. Возможно, в глубине тех вод…

— Что ж, сейчас это уже не имеет значения. Дело закончено.

— Да, — сказала миссис Рондер, — дело закончено.

Мы встали, готовые уйти, но что-то в голосе женщины привлекло внимание Холмса. Он круто повернулся к ней.

— Ваша жизнь вам не принадлежит, — сказал он. — Не вздумайте наложить на себя руки.

— Кому нужна моя жизнь?

— Откуда вам знать? Пример терпеливого страдания сам по себе — драгоценнейший из уроков миру, не знающему терпения.

Ответ женщины был ужасен. Она подняла вуаль и выступила на свет.

— Хотела бы я знать, могли бы вы такое вынести?

Это было страшно. Никакими словами не описать руины лица, когда лица не осталось. Живые, прекрасные карие глаза скорбно смотрели с устрашающих останков, и от этого взора зрелище казалось еще невыносимей. Холмс поднял руку движеньем, полным жалости и протеста, и мы вышли.

Когда три дня спустя я навестил моего друга, он не без гордости показал мне синий флакончик, стоящий на каминной полке. Я взял пузырек в руки. Красная наклейка гласила: яд. Я откупорил его и вдохнул приятный запах миндаля.

— Синильная кислота? — сказал я.

— Совершенно верно. Я получил это по почте. В записке сказано: «Посылаю вам мое искушение. Последую вашему совету». Думаю, Уотсон, нетрудно угадать имя необыкновенной женщины, которая это прислала.