Жорж Сименон - Первое дело Мегрэ Страница 30

— Ты понял, что случилось недоброе. Назавтра в газетах ты ничего не нашел. Граф не возвращался. На следующий день тоже.

— Очень интересно.

— Ты снова пришел на улицу Шапталь — ничего нового. Затем, догадавшись, что произошло, ты отправился к Ришару Жандро. Не домой, конечно, а в контору.

— Что же я сказал этому субчику?

— Что за приличную сумму, ну, скажем, за пятьдесят тысяч франков, ты согласен молчать. Ведь зная, зачем Боб ходил на улицу Шапталь, ты знаешь, почему его убили.

— Все?

— Да, все.

— Что вы мне предлагаете?

— Ничего. Говорить.

— Что вы хотели бы, чтобы я сказал?

— Граф был знаком с Жандро. Он неоднократно бывал в гостях у молодой девушки. Он был ее любовником?

— Вы его когда-нибудь видели?

— Нет.

— Если бы вы его видели, вы бы не задавали таких вопросов. Конечно, был.

— Скажи, они хотели пожениться?

— Знаете, вы мне нравитесь. Я как раз говорил об этом Люсиль: «Жаль, что он полицейский!» Что за мысль пришла вам в голову — стать лягавым. Это при вашем-то сложении и при том, что вы не бездельник!

— Ты предпочитаешь тюрьму?

— Чему?

— Если ты будешь говорить, возможно, тебе и простят шантаж Ришара Жандро.

— Вы думаете, он будет жаловаться?

— Простят и попытку убийства, жертвой которой я стал.

— Послушай, Жюль. Шансы у нас с тобой неравные. Утри слюни, не лезь из шкуры вон — у меня от этого просто в животе заурчало. Ты славный парень. Может случиться, что мы еще встретимся и разопьем вместе бутылочку. Но здесь — мы не на равных. Наивная ты душа. Тебя обведут вокруг пальца — и глазом не моргнешь.

— Кто?

— Какая разница! Хочу тебе только сказать одно: Боб был шикарный тип. У него были свои взгляды на жизнь. Он не мог без отвращения смотреть на некоторые хари. Но он не способен был на подлость. Вбей себе это в башку.

— Он умер.

— Возможно. Я ничего не знаю. А если я кое-что и знаю, так это никого не касается. А теперь по-товарищески скажу тебе: брось! Понял? Брось, Жюль! Мне нечего больше сказать. Все эти фокусы — не для тебя. Допустим, что это выше нашего понимания — и твоего и моего. Я ничего не знаю, ничего не видел, ничего не слышал. Пятьдесят тысяч франков? Сколько понадобится, я буду повторять, что выиграл их на бегах. А что касается того, что мне отсюда не выбраться, — посмотрим.

Говоря это, он как-то странно улыбнулся.

— А теперь, если ты не законченный негодяй, не слишком приставай к бедняжке Люсиль. Она действительно любила своего Боба. Ты можешь понять это? Можно быть последней девкой и любить своего дружка. Оставь ее в покое, и, как знать, может, я тебя еще когда-нибудь отблагодарю. Все.

Он поднялся и пошел к двери.

— Дедэ! — позвал его Мегрэ, поднявшись вслед за ним.

— Все. Могила. Больше ни одного слова ты от меня не услышишь. — И Дедэ открыл дверь. — Мы закончили, — сказал он с насмешливой улыбкой полицейским.

Бригадир спросил у Мегрэ:

— Привести женщину?

Она отказалась сесть и все время стояла у стола.

— Вам известно, при каких обстоятельствах погиб Боб?

Она вздохнула:

— Я ничего не знаю.

— Он был убит в одном доме на улице Шапталь.

— Вы думаете?

— Он был любовником одной девушки.

— Я не ревнива.

— Почему вы не хотите говорить?

— Потому что мне нечего сказать.

— Если бы вы знали, что Боб жив, вы не уехали бы в Бельгию.

Она молчала.

— Почему вы не хотите отомстить за Боба? Она закусила губу и отвернулась.

— Вы предпочитаете несколько банковских билетов приговору его убийце?

— Вы не имеете права так говорить.

— Тогда говорите вы.

— Я ничего не знаю.

— А если я помогу вам?

— Я ничего не скажу.

— С вами здесь уже кто-нибудь говорил?

Наконец он начал кое-что соображать. Если его заставили так долго ждать, то вовсе не потому, что комиссар был занят. Помещение судебного отдела соединялось со зданием на Набережной Орфевр.

Подвергался ли Дедэ всем процедурам наверху? Проходила ли Люсиль медицинский осмотр? Вряд ли.

Но зато кто-то из Сыскной наверняка их допрашивал.

Когда Мегрэ пришел сюда, прошло уже более часа, как Ле Брэ покинул бульвар Ришар-Ленуар.

Не хотелось верить, но разве сам Дедэ не намекнул Мегрэ, что его надули?

Он вышел из комнаты, и ему показалось, что он перехватил улыбки на лицах полицейских. Как бы случайно в этот самый момент ему повстречался возвращавшийся к себе комиссар.

— Ну как, дружище? С успехом? Они заговорили?

— Что вы собираетесь с ними делать?

— Пока не знаю. Жду распоряжений.

— От кого?

— Сверху, как обычно.

— Благодарю вас.

Когда он очутился на набережной, пошел дождь. Мегрэ вдруг охватило отчаяние, еще немного — и он готов был отнести комиссару заявление об отставке.

«Наивная ты душа», — сказал ему владелец гаража с оттенком жалости.

И это ему, который так мечтал победителем прийти в этот дом! А вышел он оттуда с низко опущенной головой, с комком в горле!

Он вошел в пивную «Дофин», где всегда можно было встретить одного-двух инспекторов с Набережной Орфевр, заходивших сюда пропустить рюмочку. Он знал их в лицо, но для них он был личностью ничем не примечательной.

Сначала, в надежде, что это его несколько взбодрит, Мегрэ проглотил пилюлю, которую дал ему врач, затем выпил залпом рюмку вина.

Вот они. Небрежно развалившись на стульях, они чувствуют себя здесь как дома, обмениваются новостями. Как же, они ведь в курсе всего, что происходит в Париже!

Хотелось ли Мегрэ по-прежнему быть одним из них или он уже начинал понимать, что мнение, которое он себе создал о полиции, несколько превратно.

После второй рюмки он было совсем уже собрался отправиться к своему высокому начальнику и покровителю, Ксавье Гишару, и высказать ему все, что думает.

Его надули. Ле Брэ выудил из него все сведения, которыми он располагал. Кабриолет ждал его у дверей, и он, наверно, приказал везти себя прямо на Набережную Орфевр. Ему-то, уж безусловно, не пришлось дожидаться приема.

«Мой секретарь просто взбесился. Он может наделать уйму глупостей, довести дело до скандала».

Как знать, может быть, он обратился выше, к префекту полиции, например, или даже к министру внутренних дел?

А ведь вполне вероятно, что и министр внутренних дел был одним из сотрапезников Жандро!

Если это дело оставили за Мегрэ — да еще с такими предостережениями, — то только для того, чтобы он свернул себе на нем шею. Теперь он был в этом уверен.