Татьяна Рябинина - Иудино племя Страница 18

- Ну это уже глупость! – усмехнулся Никита. – У нее, может, вера и есть, а вот любви – ни на грош. А вера без любви – это просто фанатизм. Знаешь, в нашем храме есть такая группка. В основном бабки, но и несколько молодых тоже. Я раньше думал, что у всех верующих женщин лица чем-то похожи. А потом понял, что похожесть только в отсутствии косметики, да волосы под платком. У одних глаза добрые и какие-то безмятежные, что ли. А у других – злые и пустые. Как у Галины. Так вот бабы эти учат всех, как надо правильно креститься и свечи передавать, орут на девчонок, которые осмелятся в брюках в храм зайти. Вечно у них суета какая-то. То листовки раздают против ИНН, то подписи собирают за канонизацию умершего месяц назад старца, а то еще кляузы пишут в епархиальное управление: батюшки, мол, неправильно исповедуют и проповедуют.

Света вдруг звонко расхохоталась и бросила в воду сосновую шишку.

- Ты чего?

- Да так, вспомнила. Галка наша заявила, что замуж выйдет только за священника. В смысле, будущего священника. Специально на регентские курсы поступила при семинарии, хотя голос у нее, как рашпиль. И никто-то на нее, бедную, не позарился, даже выпускники, а уж те только и думают, где бы невесту найти, регентш разбирают влет. Как говорится, без матушки нет и батюшки. Теперь она еще больше бесится. И считает, что за грехи родителей безвинно страдает. Особенно матери – с ее-то неприличной профессией.

На двери часовни висел большой амбарный замок. Точно такой же красовался и на двери обшитой тесом сторожки.

- Похоже, Петрович ваш тю-тю, - разочарованно вздохнул Никита.

- Да он в деревне водку жрет у сеструхи!

Обернувшись, он увидел на тропике за оградой белоголового парнишку лет восьми на непомерно огромном для него велосипеде, наверно, отцовском. Мальчишка сидел не на сиденье, а на тряпочном тюке, притороченном к раме.

- Если вам надо, идите в деревню, попросите ключ. Второй дом с краю, под зеленой крышей. Только Петрович на бутылку попросит, обязательно.

- Эй, пацан! – крикнул Никита, но тот уже с гиканьем мчался по тропинке под горку, только звонок побрякивал. – Надо было его попросить за ключом в деревню смотаться.

- Ты же слышал, надо Петровичу дать на бутылку, - возразила Света. – Он мужик нормальный, но если уж начнет, - раньше, чем через неделю не закончит. Так что, пойдешь за ключом?

- А ты?

- Да нет, пожалуй. Устала что-то. Душно. Полежу до ужина. А ты вот что, по дороге не ходи. Река здесь дугу делает, по берегу будешь с полчаса шлепать. Местные через лес идут, по тропинке, так намного быстрее. Не заблудись только.

Чмокнув его в щеку, Света легко сбежала вниз к реке, срывая по пути крупные ромашки на длинных ножках. Никита посмотрел ей вслед, зачем-то снова поднялся на крылечко часовни, подергал замок. Потом обошел кругом и через калитку в ограде попал в лес, который начинался сразу за нею.

Едва заметная тропинка спускалась вниз, петляя между соснами. Впрочем, лес был достаточно мусорный – с густым «подшерстком» и частой лиственной молодью. Пошел восьмой час, краснорожее солнце опускалось в черничный пудинг, окрашивая его в нереально пурпурные тона, так ценимые римскими императорами. У реки сумерки еще не наступили, а в лесу было уже мрачно и неуютно.

Никита шел, не торопясь, мурлыча себе под нос привязчивый мотивчик. Разговор со Светой его странным образом успокоил. Все оказалось не так страшно. «Только не давите на нее, - говорил отец Максим, его духовник. – Помните, неверующая жена освящается верующим мужем. Терпение и молитва».

В конце концов, ему самому понадобилось самое настоящее чудо, чтобы поверить в Господа. Служить довелось и на китайской границе, в тех самых местах, где отец погиб, и на финской в Карелии, и в Таджикистане. В такие переделки попадал – ни в сказке сказать, ни пером описать. И ничего! Бог тебя хранит, говорила мать. Везет, отмахивался он.

До тех пор отмахивался, пока их вертолет не потерпел в горах катастрофу. Случилось что-то с топливным шлангом - вертолет взорвался в воздухе. Троих его спутников несколько дней собирали по кускам. А он… Его выбросило из кабины, и, очнувшись, он обнаружил себя удобно сидящим в развилке одного-единственного хилого деревца-сироты – одного среди голых отрогов. Словно в кресле. Пошевелился, почувствовал боль в груди. Посмотрел и обмер: две сломанные ветки, прорвав камуфляж, крестом впились немного выше солнечного сплетения. Чуть ниже, чуть сильнее удар – и…

Молитва Господня «Отче наш», которую когда-то заставляла учить бабка, насильно таскавшая его в церковь, всплыла перед глазами, как написанная на бумаге. Еще одни шок Никита испытал уже дома, когда, словно против воли, надел шнурок со своим простеньким крестильным крестиком. Мать просила беречь его – вот и возил с собой, прятал в столе вместе с медалями.

Перекладины креста один в один совпали с двумя вспухшими, горящими ссадинами!

Уволюсь и уйду в монастырь, решил он.

Взял отпуск, приехал домой, в Петрозаводск и пошел в церковь просить благословения. «Не торопись, миленький, - ласково ответил старый настоятель. – Такие дела сгоряча не делаются. Поезжай-ка на Валаам трудником, поработай, присмотрись, а там видно будет».

В монастыре Никиту встретили с радостью, определили послушание в столярных мастерских. Месяц работал, ходил на службы, разговаривал с монахами. И понял: рано. И не в труде тяжелом дело, не в строгом посте и непрестанной молитве – все это Никита принимал с готовностью. Просто слишком много в нем еще было своего «я», не готов он был умереть для мира – и родиться для Бога. Вернулся в Таджикистан и прослужил еще год, помня, что воинский долг пред Господом стоит превыше многих других. А потом тяжело заболела мать, и он уволился. А потом встретил Свету…

Что-то прошелестело рядом, и Никита очнулся от воспоминаний. Остановился, огляделся вокруг, сошел с тропы. Конечно, Таджикистан дело особое, но Приморье и Карелия сроднили с лесом, научили понимать каждый его шепот и шорох. По треску сучка, по примятой травинке мог он узнать, кто, куда и зачем прошел.

До опушки оставалось метров пятьдесят, посветлело. Никита вглядывался в раздавленного муравья, в сбитую с цветка ястребинки пыльцу, в ссадину на горбушке зеленого бархатного мха, на проступившую поверх сухих листьев влагу из потайной ложбинки. Да, кто-то проскользнул мимо него. Кто-то очень ловкий и аккуратный. Кто-то, не желающий встречи с ним на лесной тропе. Не хотящий быть замеченным и узнанным. Только вот не повезло ему немного. Поскользнулся слегка на незаметной под листьями промоинке и шумнул. И даже ниточку на ветке оставил, серо-зеленую, хлопчатую.