Буало-Нарсежак - Морские ворота Страница 18

Слышно было, как из ванны вытекает вода. Доминика, наверно, стоя в ванне, вытирается. Он снова увидел ее с головы до ног, красивей, чем статуя… Женщина, которой он никогда не обладал… которой никогда не сможет обладать. И его охватил страх. Если она сейчас войдет в гостиную, то с первого взгляда увидит, что выиграла. Он в свою очередь должен притвориться, что не видит ее; или даже он должен вести себя так же, как если б она была одета. Он не сдастся. Четыре часа! Еще целый вечер, ночь, день… Он клялся себе, что не сдастся. Обретя немного уверенности, он поддался искушению и снова вызвал в памяти видение ее тела; глазами памяти задержался на нем, скользнул взглядом по груди, со смотрящими в разные стороны сосками, по загорелой блестящей плоти, потом по животу. Он остановился. Он увидел себя, посреди гостиной, с перекошенным какой-то тайной болью лица, и пожалел, что не освободился в такой же вот вечер несколько дней назад выстрелом из ружья.

7

Сквозь приоткрытую дверь спальни Севру видна была часть комнаты, и когда он, шагая из угла в угол, доходил до стены, то мог рассмотреть картину, изображающую серое полотно воды с металлическими конструкциями на горизонте… может, устье Луары… Каждый раз он глядел на картину и машинально задавал себе один и тот же вопрос. Против воли каждый раз в тот момент, когда он поворачивался, глаза устремлялись к незапертой двери. Она была там, все еще напевая, то невидимая в скрытой половине комнаты, то на мгновение появляясь: она снимала простыни с кровати… Через секунду, вот она уже складывает их… потом ничего, пустота… потом появляется вновь: стелет розовое белье… Она ни разу не повернула головы в сторону гостиной. Она хорошо знает, что он наблюдает за ней, но виду не подаст, что подозревает о чьем бы то ни было присутствии в своей квартире. Она решила быть одна. Настал решающий момент схватки. Она совершенно естественно накинула пеньюар, но было явственно видно, что под ним на ней ничего нет. Она тоже, должно быть, наблюдает за ним; возможно, спрашивает себя, долго ли он выдержит. Когда он наконец сдастся, каким образом она завладеет ключами? Все эти мысли медленно рождались, нагромождались, растворялись в серой дымке подсознания. Видеть ее! Видеть ее! Все остальное не имеет значения. Она все время появлялась к нему спиной, и он в конце концов заметил, что с другой стороны от кровати висит зеркало, и что она пристально наблюдает за всеми его движениями. При помощи силуэтов и отражений они следили друг за другом. Она задержалась у кровати, уверенная в своем могуществе, может быть, уже насмехаясь над ним в душе. Чтобы доказать Доминике, что он сильнее, Севр остановился в самом дальнем углу гостиной. Она прекратила напевать, потом снова замурлыкала, как только опять услышала шуршание его шагов по ковру. Это была какая-то очень странная игра в любовь, загадочный танец, как у животных, выполняющих сложный ритуал соблазна.

Она вышла из спальни с голубыми простынями в руках, — теми, на которых он спал, — и брезгливо швырнула их в шкаф. Потом прошла совсем рядом с ним, даже не моргнув. Ни на мгновение в ее глазах не появилось и отблеска принужденности, по которому можно было бы догадаться, что она просто не хочет обращать на него внимания. Она его уничтожила. Он был не более объемен и реален, чем сигаретный дым. Она включила телевизор. Он и забыл о нем. В новостях, в половине восьмого, она все узнает. Он подождал, пока она отойдет, и выдернул вилку из розетки. Она в удивлении вернулась, посмотрела недовольно на телевизор, как будто сердясь на продавца, у которого купила его. Потом спокойно снова включила и уселась у экрана. Появилось изображение… Передача для школьников… Чья-то рука рисовала на доске геометрические фигуры, писала уравнения… Она слегка наклонилась вперед, как будто увлеченная происходящим на экране. Незаколотые волосы рассыпались по плечу. Он увидел ее затылок. Он почувствовал, что тает, и, сделав несколько неуверенных шагов, остановился у нее за спиной. Цифры кружились в абсурдном хороводе… мел писал сам собой… Появившаяся вдруг тряпка стерла все с экрана, освобождая место иксам, игрекам, квадратным корням… Ее затылок был рядом живой, золотистый, прорезанный маленькой ложбинкой с дрожащими темными волосками. Нагнуться, чуть-чуть… еще немного… Напиться из этого источника, брызжущего светом… напиться и перестать быть кем бы то ни было… Она не двигалась, ожидая прикосновения медленно приближающихся сверху, как морда хищника, губ.

Ветер сильно, словно кулаком, ударил по стеклам. Севр с полузакрытыми глазами выпрямился, все еще не очнувшись вполне от забытья. Чей-то голос говорил: «На будущей неделе мы рассмотрим проекцию в плоскости…». Но они слышали лишь толчки собственной крови. Севр отступил. Она наверняка сейчас обернется. Если она допустит эту ошибку, он найдет в себе силы улыбнуться, встретить ее взгляд… Она не обернулась. Она вынула из кармана пеньюара расческу и со сладострастной медлительностью принялась расчесывать волосы, в то время как по телевизору показывали начало какого-то фильма. Расческа шуршала в обвале распущенных волос. Севру казалось, что он слышит ее, будто она распрямляет вены, слышит, как жарко трещат волокна, сочащиеся страстью. Но миг слабости миновал. Она почувствовала это, и встала. Расческа заскользила быстрее. Она проворно разделила волосы на пряди, и начала заплетать косу, шагая к зеркалу. Теперь он видел ее профиль, руки подняты, под мышками угадываются почти рыжие завитки. Ему не нужно было касаться ее. Она и так полностью принадлежала ему… гораздо больше, чем Дениза! Это имя показалось ему таким лишним, словно оно принадлежало чужестранке, незнакомке. Он вскользь подумал о Мерибеле, который проворовался из-за женщины, и уверовал в его правоту. С того мгновения, как появилась Доминика, вся горечь исчезла. Теперь он пенял лишь на самого себя, и не за то, чем был занят последние дни, а за то, что гордость все еще мешала — надолго ли? — сказать Доминике: «Я проиграл». В зеркале он видел половину лица молодой женщины, часть лба, глаз, жутко живой уголок рта. Это было похоже на вдруг ожившую картину футуриста, по краям которой вились локоны чернильно-темных волос. Он любил каждое ее движение. Он любил эту новую прическу, открывающую шею и уши. Они были маленькие, что называется детские, нежно очерченные, мягко оттененные волосами. Он едва сдержал возглас одобрения, когда она наконец опустила руки и несколько раз повернулась перед зеркалом, разглядывая свою работу. И в этот момент, во внезапном порыве жизни, так глубоко взволновавшем его, она подняла руку над головой; щелкнули пальцы. Она уперлась рукою в бедро и что-то сказала, в пол-голоса, для себя одной, поскольку ясно было, что свидетелей рядом нет. Потом она так неожиданно направилась прямо к нему, что он отпрянул в сторону.