Энн Перри - Утопленник из Блюгейт-филдс Страница 10

— Не будьте дураком! — гневно оборвал его суперинтендант. — Я не имею в виду религиозную секту![1] Я говорю об общем упадке нравственности в городе и о том, что мы не в силах что-либо с этим поделать. Я чувствую себя отвратительно. Задача полиции заключается в том, чтобы защищать таких людей, как семья Уэйбурнов… и всех остальных, разумеется. — Этельстан хлопнул ладонью по обтянутой бордовой кожей столешнице. — Но если мы даже не можем установить район, где было совершено преступление, я просто не представляю себе, что еще мы можем сделать — кроме того, чтобы оградить убитых горем родственников от общественного внимания, что только усилит их и без того невыносимые страдания.

Питт тотчас же понял, что Гилливрей уже доложил суперинтенданту о ходе расследования. Он почувствовал, как все его тело напрягается от ярости, как на спине вздуваются мышцы.

— Сифилисом можно заразиться за одну ночь, сэр, — отчетливо произнес инспектор, проговаривая каждое слово с тем поставленным произношением, которому научился у сына эсквайра, с которым они вместе росли. — Однако симптомы проявляются не сразу, в отличие от синяка. Артура Уэйбурна использовали сексуально задолго до того, как он был убит.

Лицо Этельстана покрылось крупными бисеринками пота, верхняя губа скрылась под усами, а лоб влажно блеснул в свете газового рожка. Суперинтендант молчал, стараясь не смотреть Питту в глаза. Прошло несколько минут, прежде чем ему удалось совладать с собой.

— Это так, — наконец произнес он. — Тут много мерзости, очень много. Но то, чем благородные господа и дети благородных господ занимаются у себя в спальнях, к счастью, выходит за рамки компетенции полиции — если только, конечно, нас не просят вмешаться. Сэр Энсти с такой просьбой не обращался. Я сожалею о случившемся не меньше вас. — Он поднял взгляд на Питта, и в его глазах на мгновение мелькнуло искреннее чувство, тотчас же погасшее. — Все это отвратительно и не может не вызывать омерзения у каждого порядочного человека.

Взяв со стола нож для бумаги, Этельстан принялся крутить его в руках, наблюдая за игрой света на лезвии.

— Однако для нас имеет значение только смерть этого юноши, а это преступление, похоже, раскрыть невозможно. И все же мне по душе то, что вы изображаете, будто делаете все возможное. Совершенно очевидно, что мальчишка не случайно оказался там, где его нашли. — Он стиснул кулак с такой силой, что побелели костяшки пальцев, и посмотрел на инспектора. — Но ради всего святого, Питт, проявляйте побольше деликатности! Вам уже приходилось по делам следствия вращаться в свете. Вы должны знать, как себя вести! Отнеситесь с сочувствием к горю родителей, которые перенесли такое потрясение, узнав о… о других обстоятельствах. Ума не приложу, почему вы сочли нужным рассказать им об этом… Неужели нельзя было пристойно похоронить страшную правду вместе с подростком? — Суперинтендант покачал головой. — Нет — пожалуй, нет. Бедняге отцу сказать нужно было. Он имеет право знать — он мог изъявить желание преследовать виновного. Возможно, отец уже знал что-то — или догадывался. Но теперь, сами понимаете, уже ничего не удастся выяснить. Труп могло принести в Блюгейт-филдс из любого района города с этой стороны реки. И все же мы должны показать, что делаем все возможное, хотя бы ради матери. Ужасное дело… Самое неприятное преступление из всех, с какими мне только доводилось сталкиваться. Итак, продолжайте работать! Делайте все, что только в ваших силах. — Этельстан махнул рукой, показывая, что Питт может идти. — Через день-два дайте мне знать. Всего хорошего.

Питт встал. Ему было нечего сказать.

— До свидания, сэр. — Инспектор вышел из изысканного кабинета и закрыл за собой дверь.

Домой Питт вернулся усталым и замерзшим. Неопределенность бледной тенью маячила на задворках его сознания, подтачивая его уверенность, разрушая прочную целостность его воли. Его ремесло заключалось в том, чтобы раскрывать загадки, находить преступников и передавать их в руки правосудия. Но инспектору уже приходилось видеть, какой вред может причинить раскрытие некоторых тайн: каждый человек должен иметь право на неприкосновенность частной жизни, на возможность забыть или преодолеть. За каждое преступление виновный должен понести расплату, но не все грехи и ошибки нужно предавать широкой огласке, чтобы их анализировал и запоминал кто попало. И порой получалось так, что жертву наказывали дважды — сначала самим преступлением, а затем второй раз, мучительно долго, когда другие узнавали о случившемся, разбирали мельчайшие детали, додумывали пикантные подробности.

Не так ли обстояло дело с Артуром Уэйбурном? Был ли сейчас какой-либо смысл обнажать его слабости и его трагедию?

А если ответы были опасными, то половинчатые ответы — еще хуже. В этом случае вторая половина достраивалась воображением; даже невиновные оказывались втянутыми в грязь и потом уже никогда не могли опровергнуть то, что не соответствовало действительности. Определенно, это было еще большее зло по отношению к собственно преступлению, поскольку тут не могло быть и речи о порыве страсти или естественном инстинкте; подобные деяния совершались сознательно, целенаправленно, без какого-либо риска для себя. В них присутствовал определенный элемент самолюбования, незыблемой уверенности в собственной правоте, от которого инспектору становилось тошно.

Неужели Гилливрей и Этельстан правы? И нет никакой надежды найти того, кто убил Артура? Если преступление никак не связано с его личными связями, пороками, болезнью, то расследование лишь предаст широкой огласке боль тех, чья вина, наверное, ничуть не страшнее вины большинства людей, совершивших тот или иной проступок.

Сначала Томас ничего не сказал Шарлотте. На самом деле он вообще почти не говорил, поглощая ужин в полной тишине в гостиной, залитой мягким светом газовых рожков. Инспектор не подозревал о том, что полностью ушел в себя, до тех пор пока жена не выразила это словами.

— И каково решение? — спросила она, кладя на стол нож и вилку и складывая салфетку.

Питт удивленно поднял взгляд.

— Решение? Насчет чего?

Губы Шарлотты сложились в слабую улыбку.

— Насчет того, что терзало тебя на протяжении всего вечера. С тех самых пор как ты пришел домой, я наблюдала по твоему лицу за тем, как чаша весов склоняется то в одну, то в другую сторону.

Вздохнув, Томас несколько успокоился.

— Извини. Да, наверное, ты права. Но это крайне неприятное дело. Я предпочел бы не обсуждать его с тобой.

Встав, Шарлотта собрала тарелки и отнесла их на буфет. Грейси работала весь день, но ей разрешалось оставлять посуду с ужина до следующего утра.