Убийства и цветочки - Дарья Александровна Калинина Страница 24

Пётр Филиппович почти сердился. Он сунул каждой из подруг по большой сумке, стоящих прямо напротив входа.

— В сумках и лежит ваша лодка?

— ИОНТ!!!

— Да, да, ИОНТ 247. Я помню, не надо сердиться.

Невзирая на свой гигантский размер, все три сумки оказались довольно лёгкими. Женщины без труда донесли их до берега, где из каждой сумки были извлечены листы какого‐то странного лёгкого и в то же время прочного материала, снабжённые креплениями, которые, соединяясь между собой, позволили в считаные минуты и под руководством Петра Филипповича собрать ту самую «Гортензию».

— Ну, на цветок она не очень‐то похожа. Скорей уж на краба.

Внешне судно напоминало катамаран с тем отличием, что отличалось повышенной устойчивостью и могло принять на борт пять человек. И двигалось судно не на педальной тяге, а с помощью небольшого, но мощного электромотора, который они тоже прицепили, слушая указания Петра Филипповича.

— Грузимся — и в путь!

Женщины поспешили занять свои места. «Гортензия» покачивалась и поскрипывала, но держалась на воде отлично. Когда все были на борту, Пётр Филиппович щёлкнул каким‐то рычажком, и судно плавно и величественно двинулось вперёд. Мотор работал без всякого шума. А «Гортензия» оказалась очень послушной в управлении.

Плыть на ней было сущим удовольствием. Благодаря своей конструкции она не боялась даже волн, и на ней можно было выходить в открытое море. Разумеется, никаких волн на озере не было, вечер был исключительно тихим. Судно практически не издавало шума, и лай бедной собаки становился слышен всё лучше по мере их приближения к Необитаемому острову.

Едва причалив к пляжу, пассажиры попрыгали с судна. Анна Вольфовна двигалась впереди, оглашая окрестности горестными высокими нотами.

— Аннушка, помолчи, дай сосредоточиться и понять, в какую сторону нам двигаться.

Но Анна Вольфовна уже кинулась сквозь кусты. Любящее сердце подсказывало ей верное направление даже лучше, чем слух.

— Крошечка, моя Крошечка, я иду к тебе.

Собачка явно узнала голос своей хозяйки, потому что интонация её голоса изменилась.

— Она меня слышит!

Так они пробежали через весь остров, выскочили на противоположный берег и были вынуждены вернуться назад.

— Ничего не понимаю. Где же Крошечка? Вроде бы рядом лает, а никого не видно. И почему она не бежит ко мне?

— Собака может быть ограничена в передвижениях.

— Как это?

— Она может быть привязана к дереву, может находиться в клетке, ловушке или вовсе угодила в капкан.

Вот последнего лучше было не говорить, потому что Анна Вольфовна снова горестно запричитала, так что совсем заглушила голос Крошечки. И рядом не было Петра Филипповича, чтобы её утихомирить. С трудом сыщицам удалось уговорить старушку помолчать немного.

— Вроде бы лай раздаётся справа.

— Да, оттуда.

Они пошли на звук, стараясь двигаться как можно медленней. Теперь они разглядывали каждый кустик на своём пути, каждую впадинку и всё‐таки нашли. Но не Крошечку. Они нашли источник её лая. Его издавала небольшая коробочка, в которой воспроизводилась запись голоса бедной собачки.

Вчетвером они застыли над странной штуковиной, продолжающей лаять на них.

— И что всё это значит?

— Только то, что кому‐то требовалось заманить нас на остров. И этот кто‐то не нашёл лучшего способа, как осуществить свой план таким образом.

— Но кому…

Договорить ей не удалось. Над островом внезапно зазвучали колокола. Большие, маленькие, звонкие и низкие, они перемежались между собой, сливаясь в заливистое пение.

— Что это? Откуда?

Анна Вольфовна выпрямилась. Лицо её приняло странное выражение.

— Одиннадцать часов вечера, — произнесла она. — У Пети играет его будильник.

— Но зачем понадобилось ставить будильник на такое время?

— А как же иначе ему узнать, когда пора отправляться на боковую?

Катерина хотела сказать, что нормальные люди ставят будильник, чтобы, наоборот, вовремя проснуться, а не уснуть к назначенному часу, но внезапно идея показалась не такой уж и нелепой. Её стоило испробовать. А то Светлана вечно ворчит, что она, Катя, дожила до седых волос и пенсии, а до сих пор не умеет рассчитывать своё время.

— А где же сам Пётр Филиппович? — спохватилась она.

Стали вспоминать и поняли, что никто не видел старичка с момента схода на берег. Когда они убегали в лес, он оставался на судне.

— Будильник играет не переставая, а он его и не думает выключать.

— Оглохнуть же можно.

— У него что‐то случилось.

Светлана оказалась права. Пётр Филиппович уже не сидел на судне. Он лежал на берегу. Кожа его приобрела пугающе синий цвет, и было ясно, что у здорового человека такого цвета быть не может. Он не шевелился. Не реагировал на происходящее. Но он дышал.

— И пульс прощупывается. Очень редкий и прерывистый. Похоже, на сердечный приступ. Скорей! Его нужно как можно скорей доставить в больницу.

Но чтобы доставить пострадавшего в больницу, нужно было сначала переправить его на берег. А когда они его уложили, то оказалось, что кому‐то одному из них придётся остаться на острове.

— Всё в порядке! — махнула рукой Оля. — Плывите без меня.

— Ты не побоишься?

— Чего? — постаралась улыбнуться Оля. — Что вы за мной не вернётесь?

И она помогла столкнуть «Гортензию» с отмели у берега.

— Плывите скорей. Спасите дедушку.

И лишь когда судно оказалось на расстоянии нескольких метров от островка, Оля ощутила в груди тоскливое завывание. У неё даже возникло искушение позвать назад, но она его удержала. Нельзя быть такой трусихой. Сейчас дорога каждая секунда. Не станет она плакать и проситься назад, словно маленькая девочка. Она взрослая, местами даже пожилая женщина. И она всякого повидала на своём веку.

— Кто девяностые пережил, тому и на необитаемом острове будет не страшно.

И всё было бы ничего. Но всё дело было в том, что остров, невзирая на своё название, как раз был очень даже обитаем.

Глава 8

Впервые мысль о том, что на острове может находиться кто‐то ещё, помимо их компании, прибывшей на «Гортензии», мелькнула у Оли, когда они метались между деревьев в поисках Крошечки. Пару раз ей казалось, что за ними настойчиво наблюдают. А один раз она даже увидела между веток блеск чьих‐то глаз. Тогда она сумела убедить себя, что ей показалось. Но теперь Олю донимала мысль, а что, если не показалось?

— Ой, что же я наделала! — шептала она, прохаживаясь по берегу и ёжась от подступающей ночной свежести. — Зачем осталась?

Оля с тревогой посматривала на небо, которое начинало угрожающе темнеть. До разгара белых ночей было ещё далеко. Темнело по вечерам уже поздно, но всё же темнело.

— Почему не настояла, чтобы они сначала доставили бы на берег