Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн Страница 9

Бесс», как это называли газеты, дела в благотворительном доме Джозефины шли все хуже и хуже. За ним закрепилась репутация дома проституток. К концу двадцатых годов Джозефина Хейл умыла руки, и это место превратилось в подпольный бар и бордель. Вместо фортепиано тут теперь играли джаз, в чашки наливали джин, а девушки одевались намного откровеннее.

– Бедная Джозефина. Наверное, была в ужасе от того, что ее имя стали связывать с таким местом, – заметил Аттикус.

– В то время его называли «ДжоДжо». В годы Великой депрессии здесь устроили благотворительную столовую и ночлежный дом, в сороковых морское ведомство превратило его в тренировочную школу для Добровольной женской вспомогательной службы, а в бальном зале устраивали танцы для солдат Объединенной организации военной службы…

– Держу пари, здесь играли свинг, и военные танцевали последние танцы со своими возлюбленными. – тихо произносит Аттикус. Хотя я не вижу его лица, но чувствую, что в его воображении возникают те же образы, что и у меня.

– Те танцы были одними из последних. Затем, после Второй мировой войны, для отеля настали тяжелые времена. К шестидесятым его превратили в благотворительный отель, печально известный случаями неожиданных смертей и поножовщины. В восьмидесятых и девяностых годах в этом бальном зале выступали панк и гот-группы, такие как Siouxsie & the Banshees, The Cure, Bauhaus, Skeletal Family, The March Violets…

Аттикус стоит так близко, что я чувствую исходящее от него тепло и слышу стук его сердца, словно мы действительно находимся в толпе, танцующей в темноте под жесткий бит.

– В начале нулевых здание купил застройщик, который пытался превратить его в бутик-отель, но после две тысячи восьмого года наступили тяжелые времена, и дела снова пошли на спад. Отель выкупила некоммерческая организация, которая им сейчас и управляет. Думаю, у каких-то мест есть свое предназначение, и они всегда к нему возвращаются.

Тянусь к стене и щелкаю выключателем, открывая взглядам комнату – пустую сейчас. Никаких цветов в горшках и бархатных диванов, никакого джина в чашках, никакой толчеи. Пол вычищен и покрыт лаком, как в спортзале средней школы, единственная мебель – несколько потертых кушеток, неровных и бугристых, и составленные в ряды складные стулья для еженедельных собраний анонимных алкоголиков и поэтических вечеров. Единственное, что осталось от былого очарования, – чугунные перила, ведущие в мезонин, и витражный светильник на потолке.

Поворачиваюсь к Аттикусу, ожидая увидеть на его лице то же разочарование, что чувствую я сама, но он смотрит на меня так, будто я одна из тех женщин из прошлого, призраков которых вызвала своим рассказом.

– Откуда ты все это знаешь, Агнес? – изумленно, даже благоговейно спрашивает он. – И как ты нашла это место?

Вместо ответа я говорю:

– Я хочу тебе еще кое-что показать.

И я веду его по чугунной лестнице вверх, в мезонин, где на стенах висят старые фотографии. Провожу его мимо снимков в тонах сепии, на которых одни молодые девушки в блузках участвуют в демонстрациях за избирательное право и трудовую реформу, другие – с короткими стрижками и платьями с заниженной талией – веселятся от души, на следующих фотографиях женщины в форме военно-морского флота выстроились в ряд, еще дальше – тоскливая серия монахинь и социальных работников, которые позировали с политиками и бизнесменами. И наконец мы подходим к примерно десятку черно-белых художественных снимков панков с неровно подстриженными волосами, в рваных футболках и кожаных куртках, с пирсингом из английских булавок. Аттикус останавливается, указывая на несколько известных лиц – Патти Смит, Дебора Харри, Ричард Хелл, Джоуи Рамон[17]. Наконец я дохожу до последней фотографии. Этот снимок сделали с галереи мезонина, где мы стоим, глядя вниз на сцену. Бальный зал переполнен: видна лишь масса запрокинутых лиц и поднятых рук, все смотрят на сцену, где две юные девушки наклоняются к одному микрофону. Свет направлен на ту, что стоит ближе к краю сцены, а вторая девушка, в нескольких сантиметрах позади, – в темноте, и ее лицо выглядит тусклым отражением лица другой. На шеях у обеих темные чокеры, и поэтому их головы кажутся отрезанными от тела.

– Погоди, – говорит Аттикус, наклоняясь через мое плечо. – Это же…

– Девушка с обложки «Секрета Ненастного Перевала». Я тоже так подумала. Посмотри на татуировку на ее руке.

Аттикус всматривается, прищурившись:

– Неужели это…

– Фиалка? Да, думаю, да, прямо как та, что делает Джен в книге. А тут…

Я снимаю фотографию со стены, переворачиваю и отгибаю зубцы, которые удерживают картон в раме. Вытаскиваю подложку и показываю оборот фотографии, на котором едва различимы написанные карандашом слова.

– «Вайолет и Джен на сцене в „Джозефин“, лето-993», – читает вслух он. – Вот черт! Это она. И посмотри на дату – всего за год до того, как она опубликовала свою книгу. Ничего подобного в ее биографии нет. Агнес, забудь о продолжении – я бы хотел прочитать настоящую историю Вероники Сент-Клэр, как она от этого, – он стучит по стеклу, – прошла путь до автора «Секрета Ненастного Перевала».

– Думаю, это как-то связано с девушкой, которая умерла здесь, в «Джозефин», – начинаю я, повернувшись к Аттикусу. Он тоже поворачивается, и на секунду наши лица оказываются так же близко, как и лица двух девушек на фотографии, точно мы тоже делим одну песню, и губы наши так близко, что вот-вот соприкоснутся в поцелуе…

Но затем тишину нарушает голос, который неприятным эхом разносится по галерее.

– Мисс Кори, пожалуйста, проводите своего гостя к центральному выходу, а затем немедленно зайдите в мой кабинет.

Глава четвертая

Выговор от Роберты Дженкинс, управляющей «Джозефин», – само по себе плохо, но выражение лица Аттикуса, когда я провожаю его к дверям, гораздо хуже. Все восхищение из его взгляда исчезло. Он смотрит на меня как на заключенную.

– У тебя неприятности? – спрашивает он у выхода.

Я пожимаю плечами и с деланым безразличием отвечаю:

– Да нет, у них просто куча правил здесь… Увидимся в понедельник.

И закрываю за ним дверь, пока он не успел спросить, что за правила и почему я тогда согласилась жить в таком месте. Иду в кабинет в дальней части здания, мимо досок с объявлениями о встречах анонимных алкоголиков и услугах психологов, мимо белой магнитной доски, на которой маркером написаны задания по хозяйству.

Вот она, унылая реальность. Вокруг уже не отель «Джозефин», а «Джозефин-хаус», общежитие для временного проживания отбросов системы социального обеспечения – алкоголиков на пути выздоровления, бывших заключенных, освобожденных условно-досрочно (если только это не насильники и сексуальные маньяки),