Искатель, 2003 №4 - Станислав Васильевич Родионов Страница 8

Господи, спаси и сохрани

От лагерной вышки,

От короткой стрижки…

Почему ростом не вышел и черты лица мелки, как черепки? Неизвестно, на каком месяце беременности ходила мамаша… Только нужен ей ребенок, как чайнику колеса. Стала избавляться. Жили на втором этаже: она ежедневно прыгала из окна. Видать, Челнок зацепился крепко, не выскочил: только родился маломерком и мелколицым.

Господи, спаси и сохрани

От лесоповала таежного,

От кулака зубодробежного…

Смеялся ли он в детстве? Никогда. Улыбался ли? Так редко, что и не вспомнить. Челнок на свете прожил немного лет, не получил никакого образования, но знал, как свои блатные молитвы… Если ребенок в детстве не смеялся и не радовался, то и взрослым не улыбнется, потому что не умеет. А можно ли сделать жизнь счастливой без смеха и радости?

Господи, спаси и сохрани

От стукачей-попутчиков,

От стальных наручников…

В квартире коллекционера Челнок оробел, хотя уже бывал. Его опять приняли на кухне. Сноровистыми сухими руками, которые как-то не шли к его пухлому телу, Альберт Витальевич, развязал пакет, отбросил мешок с бечевкой и достал скрипку…

Непонятная волна — ни тепла, ни холода — мозглой свежестью окатила спину Челнока. По утрянке так бывает, когда выйдешь из дома часиков в пять… Эту мозглую сырость он пробовал разложить на понимание. Бабкина скрипка? Голливуд подменил? Зачем она коллекционеру старая, наверное, церковная? Или не бабкина?

Скрипка лежала на блестком пластиковом столике рядом со шматом копченой грудинки и казалась деревенской балалайкой.

— Неизвестно, что это за инструмент, — глухим голосом усомнился хозяин.

— Голливуд веников не вяжет.

— Ценные вещи хранят в сейфах.

— Не скажите, — возразил Челнок. — Я как-то в одной квартире нашел в туалете за фановой трубой непочатую бутылку французского коньяка. Он в магазине за баксы идет.

— Чем ценнее вещь, тем труднее ее реализовать.

— За рубеж, — бывало посоветовал Челнок.

— Не просто. Интерпол и всякая бяка.

— Вы же профессионал, — польстил Васек.

Альберт Витальевич довольно сложил руки на емком животе. Да ведь и голова заблестела сквозь редкие пепельно-сивые волосики. Его хорошее настроение вылилось в желание завтракать. Гостю не предложил. Челнок все равно бы отказался: мюсли, салат из сырых овощей и чай из шиповника без сахара.

— Васек, я профессионал, а не скупщик краденого. Принимаю и торгую раритетами. Прежде чем расплатиться за скрипку, я должен узнать, не кусок ли это фанеры.

Челнока начало томить раздражение. Память оживилась, и он рискнул на вольность, высказать то, что слышал от Голливуда:

— Григорий Андреевич достал вам золотые листы с церковного купола…

— Оказалось не золото, а нитрид титана.

— Берестяной короб девятнадцатого века…

— Он что, больших денег стоит?

— Вы еще не расплатились за деревянную Деву Марию из польского костела, — вошел в раж Челнок, понимая, что лезет не в свое дело и от Голливуда схлопочет.

— Молодой человек, передайте своему шефу, что он тоже меня надул.

— Это вряд ли.

— Принес наручники маньяка и серийного убийцы Чикатило. А что оказалось? Наручники квартирного вора по фамилии Чушкин.

Раздражение Челнока пропало мгновенно, словно ничего и не было; его, раздражение, смыла догадка. И Голливуд, и Витальич, оба лепят горбатого — держат его за лоха. Кому нужна эта облупленная скрипка? Это с одной стороны… А с другой: древняя старуха, наверное, дворянка, еще полонез Огинского помнит… и пачкает мозги — играет у церкви. А зачем? Ради копеек? Нет, играет, чтобы не оставлять скрипку в квартире. Не зря он молился по дороге. И лоху ясно… В скрипке бриллианты.

12

Перед Леденцовым с час куражился кандидат наук из какого-то правового НИИ, объясняя, что преступность прошлых лет отличается от преступности современной. Раньше конторские счеты — теперь компьютер, раньше лупа — теперь электронный микроскоп, раньше отпечатки пальцев — теперь ДНК… И преступления другие, и преступники иные. Да ну?

Оперативник Фомин только что вернулся с места происшествия, с квартирной кражи. Взяли видеомагнитофон, водку и копченую колбасу. Что же тут новенького? Старо как мир — хлеба и зрелищ!

Звонил дежурный:

— Товарищ майор, квартирная кража, а ехать некому.

— Чадович где?

— После дежурства. Следователь уже на месте. Товарищ майор, это повторный вызов.

— В каком смысле?

— В этот адрес Чадович вчера выезжал, но никакой кражи не зарегистрировал.

Значит, ее и не было. Лейтенант не из халтурщиков — прятать нераскрытые преступления не будет. Мало еще служит, не испорчен. Леденцов пробежался по списку оперативного состава — ни одного свободного человека. Поручить участковому? А если что-то серьезное, тем более вторичный вызов… Ни одного свободного оперативника, кроме заместителя начальника уголовного розыска, то есть его самого.

Майор надел куртку…

Обычная приевшаяся картина: следователь милиции пишет протокол осмотра, криминалист изучает замок, участковый стоит у двери, понятые топчутся в уголке.

— Товарищ майор, замок, скорее всего, открыт подбором ключей, — сообщил эксперт-криминалист.

— А пальчики?

— Ни одного, даже хозяйкиных нет.

Леденцов и забыл, когда раскрывалось преступление по отпечаткам пальцев. Все умные стали. Майор уже знал, что если злоумышленник долго не ловится, то, скорее всего, он молод, образован и не пьет. Однажды мошенник, одетый аляповато, как шоумен, растолковал: «Если я обдумываю тему один день, меня поймают через день; если обдумываю неделю, схватят через неделю; если размышляю и взвешиваю год — меня никогда не поймают».

Майора не так тревожил рост квартирных краж, как участие в них подростков. На той неделе поступил сигнал, что двое негров обнесли жилище бизнесмена. Что-то новенькое, негры. Их поймали в тот же день благодаря свидетелю, видевшему, как двое подростков жгли за гаражом резину и лица мазали сажей.

Леденцов прошел на кухню, где сидела понурая хозяйка.

— Сколько вам лет?

— Шестьдесят пять, — удивилась она ненужности вопроса.

Внимание майора привлекла не столько согбенная поза женщины, сколько ее одежда, какой-то белый балахонистый халат. Догадавшись, она объяснила:

— Это моя рабочая одежда.

— А вы работаете?

— В Соборе.

— Кем?

— Не в самом Соборе, а у входа.

— И что делаете?

— Собираю деньги.

— Для церкви?

— Для себя.

Нищенствует. Что же у нее могли украсть? Собранное за день подаяние? И она по этому поводу дважды вызывает милицию? Вызывает, как на кражу в квартире, но что тут можно взять? Видимо, эти сомнения старушка прочла на майорском лице, потому что заявила с гордецой:

— Я не побираюсь, а