Смерть под ее кожей - Стивен Спотсвуд Страница 8

цирковой артистки, — продолжила я. — Девушка из провинции грезит о блеске шоу-бизнеса и пакует чемоданы, чтобы отправиться в Нью-Йорк. Там она узнает, что актриса из нее никакая: она не умеет ни петь, ни танцевать. Достаточно симпатична для работы моделью, но на то же место претендует десять тысяч не менее симпатичных девиц. Однажды она гуляет по Кони-Айленду и набредает на тату-салон. По мимолетной прихоти делает первую татуировку. И что-то в этом очень цепляет ее и уже не отпускает. Через год чернильных рисунков на ней уже на сотню больше. Она знакомится с девушкой, которая знает парня, который на короткой ноге с Большим Бобом Хэлловеем. Когда цирк в очередной раз приезжает в город, ее представляют Большому Бобу. Он видит в ней потенциал и приглашает в труппу.

— Вы узнали все это от мисс Доннер? — уточнила мой босс.

— Конечно. Она постоянно рассказывала свою историю. Публике она нравилась. В смысле да, конечно, многие наверняка воспринимали этот рассказ как нравоучение. Девочки, оставайтесь дома, иначе вам придется выставлять свое тело напоказ перед толпой сексуально озабоченных зевак. Правда, забывали, что они и есть эти самые зеваки.

Но Руби — это не только кожа, чернила и улыбка. Я поняла это с первого взгляда. Она была особенной, даже оставаясь одетой. И это в цирковой труппе, где нет ординарных людей.

Однажды на Таймс-сквер я мельком увидела Сьюзен Хэйворд[1]. Она находилась в самом низу моего рейтинга ослепительных красоток. Но зато она была живой, чем не могла похвастать ни одна из окружающих ее девиц. Такой была и Руби.

Девушка из цветного кино в черно-белом мире.

— К тому моменту, как я появилась в цирке, она работала там всего пару лет, — сказала я. — Совсем недавно стала полноправным членом труппы. Но ей доверяли. Она была из тех, к кому ты идешь, если тебя что-то гнетет. Не как мать-наседка. Она никогда не говорила что-то вроде: «Ох, бедняжка» — и все в таком духе. Она решала проблемы.

— А подробнее?

— Например, когда Лулу — это прежняя помощница Калищенко — оказалась в интересном положении. Именно Руби сделала все нужные звонки, нашла врачей, которые занялись девушкой, и место, где она могла восстановиться, — объяснила я. — Это не значит, что все ее любили. У нее был острый язык, в особенности когда она была пьяна. Но даже те, кто не просил у нее автограф, ее уважали.

— Как к ней относился мистер Калищенко? — осведомилась мисс П.

Я предвидела этот вопрос, но не горела желанием отвечать на него.

— Он не принадлежал к числу ее поклонников. И это было взаимно.

— По какой-то определенной причине?

— Не уверена, что была какая-то одна причина, — ответила я. — Он всегда посмеивался над Руби, потому что для ее номера не нужно было никаких особых навыков. Достаточно было просто подставить свое тело под тысячу уколов иглой, а потом раздеться и выставить напоказ результат. А она отвечала, что нужно больше смелости, чтобы делать татуировки, чем чтобы напиваться и швырять ножи в маленьких девочек. Она называла его пропойцей, а он ее — эксгибиционисткой, так и жили. Они просто не могли существовать друг рядом с другом. Никак.

В эту минуту поезд начал тормозить на станции в Уилмингтоне. Мы молчали, пока люди вокруг поспешно оплачивали заказы и хватали багаж.

Я наблюдала через окно, как с пять десятков офисных работников одновременно надели шляпы и устремились с платформы туда, где получают жалованье. Скорее всего, на один из литейных или химических заводов, которые продолжают работать даже после окончания войны. Половина мужчин с платформы год или два назад, вероятно, были где-то за границей и пытались остаться в живых.

А теперь они здесь, работают с девяти до пяти и подвергают свою жизнь опасности, только когда переходят через дорогу. По идее, это должно быть для них облегчением.

Но, судя по их одинаково, как под копирку, опущенным лицам, возможно, это было не так.

Мы оставили Уилмингтон позади, поезд петлял между дымящими фабриками по берегу такой грязной реки, что даже канал Гованус в Бруклине, куда стекают нечистоты, по сравнению с ней покажется райскими кущами.

— А что насчет мистера Калищенко? — спросила мисс П.

— Он работал в цирке еще до того, как его купил Большой Боб. Приехал из России сразу после революции. То есть в 1917 или в 1918 году. Что-то в этом роде.

— С семьей? — спросила она.

Я покачала головой.

— Он никогда не говорил о семье. Не считая заявления, что он потомок Распутина.

Я не упомянула, что многие годы принимала это за чистую монету, потому что понятия не имела, кто такой Распутин.

— Думаю, его родные умерли, — сказала я. — Честно говоря, я знаю о вашем прошлом больше, чем о его, а вы охраняете свою биографию лучше, чем стерегут Форт-Нокс.

Если она и отметила легкую обиду в моем тоне, то не подала вида.

— Вэл не из тех, кто любит поболтать. Я была одной из немногих, кто ладил с ним, и то лишь потому, что он едва не зарезал меня несколько… тысяч раз.

Слово «зарезал» оставило во рту неприятный привкус. Прошло полминуты, прежде чем язык снова начал ворочаться.

— Хотите, эм… Хотите получить портреты остальных членов труппы цирка Харта и Хэлловея? — спросила я.

Мисс Пентикост задумалась, а потом покачала головой.

— Лучше приступить к делу без предубеждений. Скоро я сама с ними встречусь.

Я попыталась представить это: моя новая жизнь и старая под одним куполом. Но мне не хватило воображения. Я откинулась на спинку сиденья, железный гроб грохотал дальше.

Глава 4

Остаток пути мы провели без происшествий, не считая памятного случая на вокзале в Вашингтоне. Поезд как раз обменял стадо пассажиров в костюмах на толпу людей, которые едут на юг провести выходные, когда я выглянула в окно и заметила группу женщин в очереди на посадку в вагон для цветных.

Они выглядели так, будто только что пробежали марафон. У всех в руках были плакаты с лозунгами вроде «За жизнь и свободу» и «Линчевание показывает слабость». Я догадалась, что они, наверное, прибыли в столицу в начале недели, протестуя против линчевания двух негритянских семей в Монро, в штате Джорджия.

Я была так поглощена подготовкой к суду над Сендаком, что уделяла мало внимания новостям. Теперь я смотрела на этих женщин, нескольких из тех тысяч, которые прошли маршем перед Белым домом, требуя внимания Трумэна, а сейчас возвращались домой. Прежде чем впустить