Написано кровью - Грэм Кэролайн Страница 73

— Хорошо. Но мне нужно покурить, умыться, что-нибудь съесть и выпить чашку приличного чая — если это был лучший кофе, который вы можете предложить.

Разговор возобновился через полчаса. Дженнингса сопроводили в мужскую уборную, где он ополоснул водой лицо, побрился и выкурил пару своих сигарилл. Трой с удовольствием согласился их попробовать, когда ему предложили, но был сильно разочарован. Горькие, а запах… бр-р… как у прелых листьев. Он выкурил половину, а остаток, вспомнив о хороших манерах, загасил в унитазе, прежде чем выбросить.

Когда все опять собрались в допросной, служащая полиции внесла поднос с сэндвичами, тремя чашками чая и графином свежей воды. Поднос был большой и явно не легкий, но Трой не сделал попытки принять его из рук женщины. Хотите равенства — получите! Поднос с тяжелым стуком утвердился на столе.

Дженнингс немного поел, выпил чаю и откинулся на спинку стула. Вид у него был уже не такой напряженный.

— Итак, — сказал он, — с чего мне начать?

— С начала, — ответил Барнаби, которого, судя по всему, не смутила безмятежность подозреваемого. Он чуть подвинул свой стул, чтобы оставшийся сэндвич оказался вне поля его зрения, потому что есть хотелось ужасно и сэндвич отвлекал бы его, — с того, как вы познакомились с Хедли.

— Хорошо. — Дженнингс помолчал, и лицо у него при этом было задумчивое и мрачное. И все-таки в его молчании чувствовалась какая-то странная радость предвкушения. Максу было приятно, что природный дар позволит ему с должным блеском поведать о жизни персонажа и предъявить разгадку его тайны. — Я познакомился с Джеральдом на вечеринке по случаю моего тридцатилетия. Одна девушка из «Бартса», где я тогда работал, привела его.

— «Бартс»? — переспросил старший инспектор. — Вы имеете в виду госпиталь Святого Варфоломея?

— Я имею в виду Би-би-эйч.

— А-а. — Эта аббревиатура ничего не говорила старшему инспектору.

— Рекламное агентство «Бартл, Богл, Хегерти». Я работал у них копирайтером. Снимал квартирку в Мэйда-Вейл[63].

— И вы подружились?

— Не сразу. После той вечеринки я не видел его несколько недель. Потом мы с ним столкнулись — якобы случайно, но, как я потом понял, вовсе нет — у касс на станции метро Уорик-авеню. Я так и вижу, как он опускает монеты в автомат. Безупречные брюки из шерстяной фланели с идеально заглаженными стрелками, темно-синий блейзер, рубашка с открытым воротом и шейный платок. Ему еще и сорока не было, а выглядел он как актер, подобранный агентством на второстепенную роль полковника в отставке. Оказалось, что нам в одну сторону, и мы заговорили о литературе. Этой темы мы коснулись и в первый раз, когда только познакомились, но коротко, ведь это было на вечеринке. Джеральд посещал курсы писательского мастерства в городском благотворительном колледже для взрослых. Я же, как и почти каждый, кто работал в рекламе, бился над своим первым романом. Перед тем как выйти на Кензал-Грин, он спросил, не сможем ли мы и дальше видеться и беседовать.

Моим первым побуждением было отказаться. Мне кажется, бессмысленно обсуждать сам процесс письма. Это совершенно особенное и очень одинокое дело, и заниматься им надо в одиночку. Как плаванием и ездой на велосипеде. Но что-то в этом человеке заинтриговало меня. Я бы назвал это сосредоточенной осторожностью. Он был самый осмотрительный человек, которого я когда-либо видел. Поэтому я согласился, главным образом — из любопытства. Мне хотелось узнать о нем побольше.

Я предложил выпить, чтобы сделать общение непринужденным, и он, по-моему, очень обрадовался. Тогда мы провели вместе минут двадцать. Потом он сказал, что у него встреча, и убежал. Мы встретились еще несколько раз. Однажды пообедали у него дома. Совершенно бесцветная квартира в доме рядом с Вестминстерским собором. В основном говорили о любимых авторах. Он всегда подходил к литературе с чисто технической точки зрения. Считал, что книгу можно разобрать, посмотреть, как она сделана, а потом собрать что-то подобное. Как двигатель автомобиля. Загадочной природы литературы он не понимал совсем. Того, что лучшие произведения живут собственной тайной жизнью, которая просто проскальзывает у читателя между пальцев…

Барнаби нетерпеливо заерзал:

— Кажется, мы отклоняемся от основной темы, мистер Дженнингс.

— Вовсе нет. Все это имеет значение, как вы очень скоро поймете. Он прочитал мне несколько своих рассказов. Rigor mortis, инспектор. Трупное окоченение. Аккуратно отпечатано. Есть начало, середина и конец — и с первой до последней строчки мертвечина. Ему я этого не сказал. Я-то никогда не читал никому своих текстов. Мне было бы неуютно. Они слишком дороги мне. Как одному из этих ужасных блумсберийцев[64].

Так вот, мы изредка встречались, это длилось около трех месяцев. Я задавал всякие личные вопросы, как их обычно задают новому знакомому, но он отвечал всегда неохотно, чуть ли не клещами из него приходилось вытягивать. Я узнал, что он воспитывался к Кенте, был единственным ребенком в семье, родители его принадлежали к среднему классу. Они оба умерли. Он посещал бесплатную среднюю школу, потом была скучная государственная служба. Я никак не мог понять, в чем тут дело: то ли мне отказала способность препарировать людей, извлекая их тайны на свет божий, то ли он редкостный зануда и нечего там искать. Честное слово, таких полно. Короче говоря, в какой-то момент я понял, что потратил на него достаточно времени, и решил положить этому конец.

«Бездушный мерзавец, — подумал сержант Трой. — Хотя истории этот парень рассказывать умеет. Не выдав пока ничего захватывающего, уже подсадил слушателей на крючок. Все время дает понять, что вот-вот что-то случится».

— Как мистер Хедли отнесся к вашему решению?

— Разумеется, я постарался все смягчить. Намекнул, что это временно. Отговорился тем, что подписал договор и должен приналечь, не то потеряю работу. Да и службу в рекламном агентстве я не оставлял, так что времени совсем нет. Это была вполне уважительная причина. После того как я все это изложил, он дал отбой. Ничего не сказал, совсем ничего. Просто последовало тяжелое молчание, а потом — гудки.

— Должен заметить, мистер Дженнингс, — вставил Барнаби, — вы очень хорошо помните все эти давние события.

— Я помню это очень ясно из-за того, что случилось дальше. Прошло с полчаса. Я собирался уходить. Я уже тогда познакомился с Авой и собирался вести ее обедать в «Ле Каприз»[65]. Раздался звонок в дверь. Это был Джеральд. Он ворвался в квартиру, пробежал мимо меня. Его лицо, белое как бумага, всегда такое гладкое, непроницаемое, было перекошено. Казалось, он сошел с ума. Волосы стояли дыбом, как будто он сам или кто-то другой таскал его за вихры, глаза бегают. Он как будто меня не видел. Ходил туда-сюда странной, неровной походкой, делая время от времени рывки, как будто кто его пришпоривал. Потом стал кричать, задавал бессвязные, отрывочные вопросы, делал какие-то заявления, говорил невнятно, искажая слова до полной неразборчивости. Я пытался успокоить его. Но всякий раз, как я пробовал заговорить, он прерывал меня и опять задавал эти свои вопросы. Зачем я так поступаю? Что плохого он мне сделал? Я хочу убить его?

Потом он упал в кресло и стал задыхаться. Отчаянные хрипы, борьба за каждый вздох. До тех пор я, хоть и злился, что меня задерживают, но был лишь слегка взволнован этим внезапным взрывом эмоций. Теперь же по-настоящему встревожился. А вдруг у него припадок? Я нашел виски, налил ему, заставил выпить, налил еще. Думаю, я решил, что, если его напоить, он успокоится и я смогу узнать, что, черт возьми, с ним происходит. Он выпил залпом, половину пролив на рубашку и брюки. Его одежда и без того выглядела так, как будто неизвестно где валялась. Одной запонки не было. Шнурки на туфлях завязаны кое-как. Я пошел в спальню звонить Аве. Он заплакал.