Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина Страница 5

И бежать некуда. Они уже взяли задание на возврат долга Шельдорфской группе, а значит, придется поработать с этим городом. Шпиль ратуши, стены монастыря, неровная брусчатка, деревянный мост и шесть с половиной тысяч жителей, шесть с половиной тысяч тайн, из которых нужна только одна. Но для того, чтобы выцепить ее, придется пропустить через себя их все.

А то невыносимое «нечто», которое приветливо взмахнуло Марцель рукой на мосту, будет стоять за плечом постоянно. И смотреть. Думать об этом было жутко. Не думать невозможно. Марцель аккуратно составил пустую тарелку на стол, тщательно закрыл ставни, проверил задвижку на двери, оттягивая момент решения. Вздохнул, помялся, присел на пол у кровати Шелтона.

«Ты спишь?» Ноль внимания. Тональность мыслей даже не поменялась. Те же сложные логические цепочки, как всегда, но сейчас глубже, под пышным слоем невнятных образов и видений. Шилтон совершенно точно спал, он не пошевелился даже тогда, когда Марцель осторожно отогнул край его одеяла и пощекотал ногтем басую пятку. Телепатический контакт, как и биокинез, тоже легче всего поддерживать через прикосновения.

Я просто немного настроюсь на твои мысли, придурок, — и пойду спать к себе, — пробормотал Марцель. — Постарайся утром меня не убить. Нервно выдохнул и прижался щекой к костлявой лодыжке Шелтона. Прохладный шепот поднялся выше, выше, под самый потолок тесной комнатушки и рухнул на Марцеля. Тот прерывисто вздохнул, едва не захлебнувшись чужими с нами, и позволил увлечь себя на глубину.

Курту Шелтону кошмары не снились никогда. Марселю Шванку с недавних пор тоже. — Шванк, ты мелкая, трусливая, эгоистичная дрянь! Шелтон никогда не повышал голоса, но когда он говорил так, телепат непросто проснулся, его буквально вышвырнул из сна инстинкт самосохранения.

— Не знаю за что, но извиняюсь, не кричи только, — пролепетал Марцель, но тут осознал, что происходит, и, глотая убийственно-неуместный смех, начал быстро-быстро сползать с постели задом наперед, стараясь держать Шелтона в поле зрения. — Да не кипятись ты так! Подумаешь, занесло меня не туда во сне. Ты же не будешь убивать своего единственного и неповторимого напарника за то, что он случайно отлежал тебе коленку.

— Случайно, я подчеркиваю. Знаешь, что такое случайно? Это, типа, ненарочно, без преступного умысла. Марцель действительно не помнил, как его угораздило во сне перебраться с пола к Шелтону на кровать и там свернуться клубком, невинно обнимая чужую ногу. Впрочем, стратега вряд ли волновали какие бы то ни было объяснения.

Он многое спускал на тормозах, но неприкосновенность личного пространства хранил свято. Сначала Марцеля это забавляло. «Надо же, и у хладнокровных сволочей бывают навязчивые идеи». И он специально доводил напарника. Но потом Шелтон как-то обронил, что биокинетики в принципе чужих прикосновений не выносят, даже случайных. Чувствительность кожи слишком высокая, всё тело как оголённый нерв, и это с ума сводит и тому подобное.

Сумасшествие телепаты сам боялся до подгибающихся коленок, поэтому с тех пор старался лишний раз Шелтона не беспокоить и не ржать над его правилами предосторожности. Всегда ходить в одежде с длинными рукавами, носить с собой перчатки, держаться холодно и безукоризненно вежливо, чтобы собеседник не вздумал сокращать дистанцию, аккуратно выбирать девушек для компании.

Проблема была в том, что Марцель правила не то, чтобы не любил. Он про них просто не помнил. Иногда это выходило боком им обоим. Как сейчас.

«Шванг! Хочешь, я завтрак приготовлю?» — заговорщически предложил Марцель, понизив голос, как дилер на темной улице. — Мне все равно за сигаретами надо в магазин бежать. Я могу и тебе что-нибудь купить. Успокоительное, например. Тут он все-таки заржал, и это оказался уже перебор. У стратега и так редко бывало хорошее настроение по утрам, потому что идеальные мозги начинали работать не сразу, а только после чашки приторно-сладкого кофе.

— А-а-а! Только не ногами! Приложиться спиной Оппол оказалось неприятно, но терпимо. Видимо, цели прикончить напарника у стратега всё-таки не было. — Никогда больше так не делай, — скучным голосом произнёс Шелтон, слегка надавливая босой ступнёй на горло Марцеллю. Тот и не пытался пошевелиться. Трагично распластался по ковру, раскинув руки в стороны и беззвучно хохотал.

Дергаться было бесполезно. Во-первых, Шелтон все равно был сильнее и тяжелее почти в два раза, во-вторых, ему требовалось срочно спустить пар. — Каюсь. Заблуждался. Ошибался. Кстати, у тебя простыня на тогу похожа, только надо ее не так просто через плечо перекидывать, а закалывать чем-то. Тебе идет.

Хватит ржать. — Ну, я серьёзно, прям оратор! Ступня надавила на горло сильнее, и Марцель поперхнулся. — Не, тиран, тиран-оратор, тиранозавр! — Хватит, я сказал, — повторил Шелтон угрожающе. Марцель изобразил смертные судороги. Замер, закатил глаза, подумал и ещё вывалил язык на сторону.

Шелтон сдался. «Ты неисправим. Исчезни с глаз моих!» «Слушаюсь и повинуюсь!» радостно осклабился Марцель, мгновенно оживая. «Я за сигаретами. Тебе что купить?» «Ничего». «Ага, понял. А кроме сыра и крекеров?» «Исчезни, я сказал!» «Ну, экзотические фрукты вряд ли будут завозить в местный супермаркет.

Кстати, а можно ли считать папаю чем-то экзотическим?» Ее ж везде навалом. А ты знаешь, что если на дынном дереве растут только цветочки с пестиками, то она называется не папайя, а мамайя. Эй, ты слушаешь? У-у-у, да ну тебя, зануда. Шелтон, как был, в тоге из простыни, босой и лохматой перебрался за письменный стол, включил ноут и воткнул в уши наушники.

Ушел в глухую оборону. В таком положении ему не был страшен даже приступ хорошего настроения у напарника. А утро, как нарочно, выдалось такое замечательное, что приступ того самого хорошего настроения грозил затянуться на несколько часов. Марсель распахнул ставни и высунулся наружу, перегибаясь далеко за подоконник.

Расцвело только недавно, и воздух еще не успел прогреться. Он был свежим, сочным, как арбуз из холодильника. Хотелось жадно вдыхать полной грудью и смаковать каждый вдох. Прущатка мокро блестела, то ли роса выпала, то ли ночью тучи все же зацепили краешком город. Солнце пряталось где-то за темной громадиной монастыря, и казалось, что свет льется не из конкретного места, а отовсюду с неба, на аккуратные черепичные крыши, ухоженные сады, на площадь и зеленоватую ленту реки.

Хафельберг неторопливо просыпался. У детей пока не закончились каникулы, а старшее поколение работало больше в охотку. Никаких тебе скучных офисов или фабрик, у каждого своё любимое дело или семейный бизнес. Поэтому, наверное, ощущение от утра было воскресное, а не понедельничное.

Или даже праздничное. Так ясно ощущалось в городском шуме ожидание подарков. Марцель счастливо жмурился, вслушиваясь в мысленный гомон. Трудолюбивые фрау уже готовили завтрак, напивая себе под нос. Ленивые досматривали последние, самые сладкие сны. Пожилые, но все еще бодрые герры сообща выгуливали вдоль речки своих мопсов, спаниелей и пуделей. Монахини пололи грядки на огороде за монастырем. Старуха из углового дома созывала гортанным голосом бесчисленных кошек.

Жизнь текла так, словно времени впереди оставалось даже слишком много. Внизу по улице пробежали на перегонки две девчонки, совсем мелкие, лет по восемь. За ними неспеша следовали мамаши, бурно обсуждая какого-то Густава и его гулящую дочь. Марцель торопливо юркнул обратно в комнату. Еще не хватало в первый день засветиться перед местными фрау чуть ли не голышом.

Они бы вряд ли оценили вид по достоинству. Вот если бы Шелтон так в окошке показался. Зависливо пыхтя, Марцель влез во вчерашние джинсы и футболку, перевесил брелок-черепушку с фиолетовых очков на шизофренические желтые, глянул на свое отражение в металлической крышке ноута и заскрепел зубами. Волосы, так и не высушенные вчера до конца, стояли дыбом. «Сволочи!

Все кругом сволочи! Все меня ненавидят!» Марцель с руганью полез в чемодан за феном и щеткой. Даже собственные волосы! И те сволочи! Шелтон, кажется, наметание телепата из ванной в комнату и обратно внимания не обращал. Но когда тот привел наконец порядок в свое каре, напялил очки, зашнуровал кроссовки и собрался выходить, негромко напомнил, не снимая наушников. — Мою кредитку возьми! Твоя пустая была, придурок!

Мартель пробурчал нечто среднее между благодарностью и нецензурщиной, схватил карточку и смылся из комнаты, пока еще чего-нибудь ласковое не услышал вдогонку. А на улице оказалось даже лучше, чем виделось из окна. Утренний холодок пощипывал