Дик & Феликс Фрэнсис - Ноздря в ноздрю Страница 44

В среду утром я оставил взятый напрокат «Мон­део» на автостоянке отеля. На регистрационной стойке меня заверили, что автомобиль будет в пол­ной безопасности, но за место придется заплатить. Я не возражал и оплатил неделю парковки остатка­ми наличных. Потом на автобусе отеля добрался до здания аэровокзала и, пусть и с неохотой, восполь­зовался новой кредитной карточкой для покупки авиабилета. Плохо, конечно, что кто-то мог об этом узнать, но я надеялся улететь до того, как злоумыш­ленник успел бы добраться до аэропорта. А вот если бы он или они еще и узнали, что улетел я в Чика­го, — что ж, это большой город. И я намеревался в нем понадежнее спрятаться.

Я решил не сидеть в темном углу галереи вылета, дожидаясь объявления посадки. Наоборот, устроил­ся рядом с американской семьей с тремя маленьки­ми детьми, которые у моих ног возили по полу ми­ниатюрные лондонские черные такси, игрушки-сувениры. Рядом с ними я чувствовал себя в большей безопасности.

Посадка и взлет прошли без происшествий, и я задремал на высоте сорока тысяч футов над Атлан­тикой. В отеле спал плохо, трижды за ночь проверял стул, спинку которого подставил под ручку двери. Поэтому, пока самолет мчался на запад, я добирал часы, которые недоспал за две последние ночи. Од­на из стюардесс разбудила меня, когда мы уже нача­ли спуск, чтобы благополучно приземлиться в меж­дународном аэропорту О'Хэйр в Чикаго.

Я знал, что Каролина не встретит меня в аэро­порту. Она предупредила, что всю вторую половину дня оркестр будет репетировать, готовясь к первому выступлению, и я сказал ей, чтобы она не приезжа­ла. Почему-то думал, что так будет безопаснее. Од­нако все-таки поискал ее взглядом, миновав тамож­ню и иммиграционный контроль.

Ее не было. Разумеется, не было. Если на то по­шло, я и не ожидал ее увидеть, но все равно немного расстроился. Несколько других пар приветствовали друг друга объятьями и поцелуями, держали в руках надутые гелием воздушные шарики с надписями «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ» и «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДО­МОЙ». В колясках сидели улыбающиеся дети. Гале­реи для встречающих в аэропорту — веселое место, благотворно действующее на душу.

Однако женщины, один вид которой доставил бы мне несказанную радость, здесь не было. Я знал, что в этот самый момент она с головой ушла в Элгара или Сибелиуса, и ревновал к ним, ревновал к давно умершим композиторам. Еще один пример иррационального поведения?

Из аэропорта я поехал на такси в центр города, конкретнее, в отель «Хайатт», где, я это знал, жили оркестранты, и в вестибюле уселся в глубокое кожа­ное кресло, развернутое ко входу. Уселся, чтобы до­ждаться появления Каролины, но чуть ли не сразу снова заснул.

Она разбудила меня, проведя рукой по волосам.

—  Привет, мой спящий красавец.

—  Это ты у нас красавица. — Я медленно открыл глаза.

—  Я вижу, ты пристально следишь за потенци­альными убийцами.

—  Лучше не шути с этим. — Но, разумеется, она была права. Заснуть перед дверью, выходящей на улицу, — не самое мудрое решение, если я действи­тельно опасался за свою жизнь. — А где оркестран­ты?

—   Часть наверху. Другие, самые зануды, оста­лись в концертном зале. Некоторые отправились по магазинам.

Я посмотрел на мои новые часы. Полчаса до по­луночи. Минус шестичасовая разница. То есть в Чи­каго половина шестого пополудни.

—  Когда концерт?

—   В половине восьмого. Но я должна вернуться, уже переодевшись, без четверти семь. До зала на такси ехать пять минут.

У нас был час и десять минут. Она думала о том же, что и я?

— Давай проведем час в постели.

Очевидно, да.

Мне удалось продержаться и не заснуть до конца концерта. Помнится, отец очень серьезно говорил мне, восьми- или девятилетнему, что нельзя хлопать во время концерта, если другие зрители не начали первыми. Он не рассказывал об этом, но, должно быть, однажды с ним такое случилось: он один за­хлопал в музыкальной паузе. Я сидел, подложив ру­ки под попку, чтобы избежать его ошибки.

Каролина сотворила чудо, раздобыв мне контра­марку. «Гостевое» кресло оказалось по центру вось­мого ряда. Идеальное место, с одним лишь недос­татком: дирижер, мужчина крупный, с широкими плечами, стоял между мной и Каролиной, так что я не мог видеть ее.

Пусть я не собирался признаваться в этом Каро­лине, не будь программки, я бы не догадался, что до перерыва оркестр играл исключительно произведе­ния Элгара, а после — Сибелиуса. Но некоторые я узнал, особенно «Нимрода», из «Загадочных вариа­ций». «Нимрод» сразу напомнил мне похороны отца.

По выбору моей матери это произведение играли в конце отпевания, когда моего отца в простом дубо­вом гробу выносили из церкви на кладбище, чтобы опустить в землю. Мгновения эти навсегда запечат­лелись в моей памяти, такие яркие, словно похоро­ны происходили вчера. Каролина говорила мне, ка­кой могущественной может быть музыка, и вот те­перь я ощутил ее силу.

Впервые заплакал по умершему отцу. Сидел в Чикагском концертном зале, в окружении более двух тысяч зрителей, оплакивал человека, который умер тринадцатью годами раньше, и слезы эти вы­звала у меня музыка композитора, который покинул этот мир более семидесяти лет тому назад. Я плакал о личной утрате, об утрате, которую понесла мать, плакал, потому что очень хотел рассказать отцу о Каролине и о моем счастье. Как много мы бы отда­ли за всего один час, который могли бы провести с нашими горячо любимыми и ушедшими родите­лями!

К перерыву я чувствовал себя совершенно опус­тошенным. Но мои соседи, это я точно знал, не по­дозревали, что творится со мной. «Так и должно быть, —- думал я. — Горе — это очень личное, и при­сутствие других приводит к неудобствам для обеих сторон».

Каролина предупредила, что в перерыве не смо­жет повидаться со мной: директорам такое не нрави­лось, а она не хотела вызывать их неудовольствия в столь деликатный момент, только-только вновь при­соединившись к оркестру. Я полагал, что это даже и хорошо. Пусть мы встретились только на прошлой неделе, Каролина уже слишком хорошо меня знала, и я не хотел выставлять напоказ самые сокровенные мысли и эмоции. Я остался в кресле и, в отличие от других, не стал покупать картонный стаканчик с мо­роженым, которое предлагалось есть с миниатюрной пластиковой лопаточки.

Второе отделение заняла симфония Сибелиуса, но я не нашел ее темной и мрачной, как говорила Каролина. Если на то пошло, она даже очень мне понравилась. Я сидел, зачарованный музыкой, и вдруг почувствовал, что оставил позади прошлое и готов для полноценной жизни в будущем. Я лишил­ся дома, автомобиля, всех принадлежащих мне ра­нее вещей, но собирался отправиться в два новых и таких волнительных путешествия. Одно — с новым рестораном, второе — с новой спутницей, которую обожал. И пусть кто-то пытался меня убить непо­нятно по какой причине (то ли я что-то знал, то ли мог что-то сказать), значения это не имело. Я убе­жал в Америку и теперь наслаждался жизнью, от­странившись от всех проблем. Они, конечно, не раз­решились, но не маячили перед глазами, а потому на час или около того я выбросил их и из головы.

Зрители аплодировали стоя. Ревели от восторга, некоторые совали в рот два пальца и свистели. Шум стоял страшный. Никто и не думал себя ограничи­вать. В отличие от нас, англичан, которые сидели бы и вежливо хлопали в ладоши, американцы выражали одобрение воплями и криками, не говоря уже о то­панье ног.

Оркестранты улыбались, дирижер раскланивал­ся. Овация продолжалась как минимум пять минут, дирижер за это время шесть или семь раз уходил со сцены и возвращался, чтобы кланяться вновь. Неко­торые требовали исполнения на бис, словно на рок-концерте. Наконец дирижер пожал руку ведущему скрипачу, они вместе ушли со сцены, чтобы уже не возвращаться, зрители постепенно успокоились, а оркестранты получили возможность закончить тру­довой день.

Я встретил Каролину у двери, которая вела за сцену. Она была на седьмом небе.

— Ты их слышал? — выдохнула она. — Ты слы­шал этот шум?

—  Слышал? — рассмеялся я. — Я его создавал.

Она бросилась мне на грудь, обняла за шею.

—  Я тебя люблю.

—  Ты только так говоришь. — Я чуть подтруни­вал над ней.

—   Никогда раньше я никому такого не говори­ла. — Голос звучал серьезно. — И тем не менее так просто сказать это тебе.

Я поцеловал Каролину. Я тоже ее любил.

—  Когда ты среди зрителей, концерт восприни­мается совершенно иначе. Но я все время пыталась найти тебя среди моря лиц.

—  Я сидел за дирижером. И тоже не видел тебя.

—  Я даже подумала, что ты ушел в отель.

—  Никогда. Я получил огромное удовольствие.

—  Ты только так говоришь. — Теперь она чуть подтрунивала надо мной.

—  Нет. Мне нравилось... и я люблю тебя.

—  Как же мне хорошо! — Она крепче прижалась ко мне. А я — к ней.