Золотое правило молчания - Галина Владимировна Романова Страница 4

— Что ты скалишься, Фокин?

Ее лицо побелело, а нос заострился. Признак был скверным. Она готовила ему скандал. Отвратительный по содержанию. Она всегда так скандалила: заканчивала, забывая с чего начинала. Собирала все в кучу. Вспоминала каждый день их неудачных, неромантичных, на ее взгляд, отношений.

А он и не обещал, что будет легко! Он мент. Хороший мент, любящий свою работу. Добросовестно ее выполняющий. И не мечтающий ее поменять. На что, извините?

Жанна бегала по его спальне и орала. Красивой она была, на цыганку похожа — черноглазая, черноволосая. Фигура, ноги — все зачетное. На улице мужики на нее оборачивались. Но она же не только красавица.

Она такая дура! Импульсивная, нелогичная, истеричная. И он так от нее устал. А она каким-то чудом неожиданно уговорила его взять ее в жены. Он ведь совсем не собирался жениться. Ни на Жанне, ни на Анне, Маше или Наташе. Его все устраивало. Ему нравилась свобода. При его-то загруженных буднях! Сегодня вот и выходной законный оттяпал звонок из дежурки.

— У нас труп, майор, — оповестил дежурный. — Вернее, он еще ночью случился. Его увидели не сразу. И не сразу поняли.

Дежурный — известный говорун — попытался внести ясность, но только больше все запутал. И Павел решил, что комментарии надо прервать. Узнал адрес — на соседней улице. Уточнил примерное время прибытия группы. Понял, что у него в запасе минут пятнадцать-двадцать, и только тогда сообщил Жанне, что знакомиться с будущими тестем и тещей не поедет.

И вот теперь она бесится, орет, обвиняет, оскорбляет.

— Так, все, хорош.

Павел скинул с себя легкое одеяло. Он всегда спал под одеялом, никаких простыней. Хотя дома была жара, отопление работало на полную мощность, он иногда мерз. Любил тепло. Очень!

— Хорош орать, Жанка. Собирайся и вали, — скомандовал он тем самым тоном, который всегда приводил ее в чувство.

— В смысле?

Да, она опешила. Последнее слово всегда оставалось за ней. И он еще ни разу ее не выгонял. Ни разу за те полтора года, что они были вместе.

— В смысле — вали, Фокин?

Она встала перед ним, вытянувшись в струну. Почти голая — нижнее белье не в счет. Очень красивая, но…

Но он неожиданно почувствовал, что устал. И от красоты ее яркой. И от импульсивности. И даже страсти с ней в койке не хочет уже. Ему бы выспаться! Ему бы от всего этого отдохнуть!

— В смысле — все, Жанна. Совсем все! — Он поднялся с кровати, дотянулся до спортивных шорт на кресле, быстро надел их и двинулся к двери спальни. — Я устал. От тебя устал. От нас вместе устал. Мне надо мозги свежие иметь, у меня серьезная работа. А ты потрошишь меня ежедневно. Жениться вот заставляешь. А мне это не надо. Я не хочу жениться, Жанна. И знакомиться ни с кем не хочу.

Она начала одеваться. Как робот, со взглядом в одну точку. Это было что-то новое. Потом она распахнула его шкаф и принялась сдергивать свои вещи с плечиков. Дожидаться окончания сборов он не стал. Ушел в ванную. Пробыл там целых десять минут. Нарочно время тянул. Выбрился до блеска. Зубы начистил, хоть в рекламу себя рекомендуй. С контрастным душем наигрался так, что кожа горела.

Когда вышел, Жанны уже не было. И вещей ее в шкафу не было. И тапочек. И зубной щетки, она у нее стояла на зарядке в кухне. Она даже тарелки свои забрала, которые купила недавно.

— И ладно. — Он полез за старой посудой в дальний шкаф над дверью.

Туда Жанна сгрузила всю его посуду, которую Паше дарила его мать. Жанна сочла, что посуда не современная, к интерьеру не подходит. И еду подавать гостям — а она их подразумевала в их дальнейшей совместной жизни — на таких тарелках стремно.

А он любил эти тарелочки с блестящими полосочками по краю и забавными цветочками. Они ему детство напоминали — счастливое, беззаботное, улыбчивое. Родители всегда шутили, даже когда ссорились.

Быстро сделав себе овсяную кашу из пакетика, Саша проглотил ее, не заметив. Кофе уже сварился и стоял перед ним в старомодной пузатой чашке с милыми цветочками на одном боку.

Кофе утром он пил крепкий, черный, без сахара. Долго приучал себя к этому вкусу, так и норовил ложку сахара добавить. Потом привык и уже не мог по-другому. Только черный, только крепкий.

Он его допивал, когда телефон на подоконнике тренькнул принятым сообщением от Жанны. Она задавала ему последний, по ее понятиям, вопрос:

«Мы расстались? Это точно? Я могу считать себя свободной от обязательств?»

Он отправил ей короткое — «да». И тут же заблокировал ее номер. Она ведь не успокоится, станет писать снова и снова. Потом звонить. И снова писать. А ему надо сосредоточиться на работе. Судя по всему, убийство, произошедшее в ресторане ночью, будет с сюрпризами.

А чего хорошего ждать, если все ушли и никто не заметил, что мужик мертв? Ладно отдыхающие. А персонал? Как они зал закрывали?

— Все ушли, товарищ майор, — разводил руками старший менеджер. — Посуду и еду убрали со столов еще до того, как гости разошлись. У них же танцы начались. Орали, плясали, диджей выдохся.

— Кто уходил из зала последним, кто закрывал ресторан? — вытаращился на него Павел. — Ладно сами столы не сдвинули, на утро оставили, потому что сегодня ресторан посетителей не принимает, но мертвого парня должны были увидеть. Когда зал закрывали.

— Зал не закрывали. Просто заглянули, проверили: все выключено? Аппаратура, свет и прочее. А под столы никто не заглядывал. А он как раз там обнаружился утром.

— Как это? — недобро щурился на старшего менеджера Павел. — Убили его в центре зала. Надо полагать, во время дискотеки. А обнаружился он под столом! Мертвым полз? Так нет следов его перемещения. Лужа крови, затоптанная, есть. А следов волочения или того, что он полз мертвым, — нету. Как это объясните?

— Я не знаю!

Все пальцы, собранные щепотью, воткнулись в белоснежную рубашку менеджера. В том месте — на груди — тут же проступили мокрые пятна. Руки были потные. Лицо тоже взмокло. Даже волосы, тщательно зачесанные назад, блестели от пота.

— Его туда, значит, кто-то перенес, — предположил менеджер, с благодарностью принимая от Паши салфетки с не прибранного до конца праздничного стола.