Изогнутая петля - Джон Диксон Карр Страница 37

Но мысли его были заняты другим. Несмотря на шумную веселость Фелла и непринужденный тон инспектора Эллиота, Пейдж понимал, что ничего определенного сказано не было. Рассуждать они оба могли хоть до второго пришествия. Но как же обычная полицейская работа? Где изучение следов ног, анализ отпечатков пальцев, прочесывание каждого уголка сада, где запечатанные в конверт улики? Да, они нашли нож, и он это знал; но в данных обстоятельствах утаить такое вряд ли было возможно. Но что еще? Хотя бы на уровне гипотез? Опрошено несколько человек, но что дают эти показания?

В конце концов, это их дело, подумал Пейдж. Но он был сильно встревожен. Новые факты возникали, казалось, на пустом месте и в самый неожиданный момент. Как черепа из мертвого грунта на поле Бленхеймской битвы. Страшные находки, от которых становилось не по себе. Нет, пожалуй, лучше придумать другую метафору.

Впереди маячила грузная фигура доктора Фелла, заполнявшая чуть ли не всю ширину коридора.

– В какой она комнате? – вполголоса спросил Эллиот.

Молли показала на дверь дальней спальни, как раз напротив двери на чердак. Эллиот легонько постучал; из комнаты донесся приглушенный сдавленный стон.

– Это Бетти, – шепотом сказала Мэдлин.

– Она там?

– Да. Ее положили в ближайшей спальне. Она… – запнулась Мэдлин, – она еще очень слаба…

Пейдж постепенно начинал понимать, что стоит за этой обтекаемой формулировкой. Доктор Кинг открыл дверь спальни; потом, бросив взгляд через плечо, осторожно ее притворил и вышел в коридор.

– Нет, – сказал он. – К ней пока нельзя. Может быть, вечером, а вероятнее, завтра или даже послезавтра. Я жду, когда подействует успокоительное. До сих пор существенного эффекта нет.

– Доктор, но, скажите, ведь ничего?.. – озабоченно пробормотал Эллиот.

– Ничего серьезного, вы хотели сказать? – переспросил Кинг и низко, почти угрожающе опустил седеющую голову. – Господи! Простите, я должен идти.

Он снова открыл дверь.

– Она что-нибудь говорила?

– Ничего, что могло бы вас заинтересовать, инспектор. Бо́льшую часть времени она в бреду. Хотел бы я знать, что ее так напугало.

Все притихли. Лицо Молли было искажено, но чувствовалось, что она отчаянно пытается сохранить самообладание. Доктор Кинг был старинным другом ее отца, и общались они запросто.

– Дядя Нед, говори прямо. Ты же знаешь, ради Бетти я все сделаю. Я так и не поняла… скажи… это ведь не серьезно, да? Разве это может быть серьезно? Любой может испугаться, но чтобы по-настоящему заболеть!.. Скажи, ведь это не опасно?

– Не серьезно… – отвечал он. – Это ты у нас всегда была девица здоровая и крепкая, кровь с молоком. Умеешь за себя постоять и не моргнув глазом дашь сдачу. Но не у всех такие железные нервы! Кто знает, что на нее так подействовало. Может, просто ветер в дымоходе или мышь. Но что бы это ни было, я бы не хотел оказаться на ее месте. Ну-ну… – его тон смягчился, – не волнуйся, все будет в порядке. Спасибо, помощь мне не требуется. Мы с миссис Эппс управимся сами. Но если мне принесут сюда чаю, не откажусь.

Дверь за ним закрылась.

– Да, друзья мои… – поежившись, заметил Патрик Гор. – Хорошенькие дела, нечего сказать. Пойдем наверх?

Он открыл дверь напротив.

Они начали гуськом взбираться по крутой лестнице. Спертый воздух был пропитан сыроватым запахом старого камня. Им словно открылся самый скелет дома, его подлинное нутро, не приукрашенное никакими новейшими приспособлениями. Помещения для прислуги, как помнил Пейдж, располагались на другой половине. На лестнице было темно, и Эллиоту, который поднимался первым, пришлось включить фонарь. Вслед за ним шел Гор, затем – доктор Фелл, Молли, потом Мэдлин и, наконец, Пейдж.

На самом чердаке тоже ничего не менялось с тех самых пор, когда Иниго Джонс спроектировал эти небольшие окна и соорудил стены из кирпичной кладки с каменной облицовкой. Дощатый пол на лестничной площадке выгибался горбом, и достаточно было одного неверного шага, чтобы полететь вниз. Потолок чердачного помещения поддерживали толстенные дубовые балки, слишком могучие и громоздкие, чтобы их захотелось назвать живописными. Сквозь окна сочился робкий серый свет; воздух был спертый, влажный, жаркий.

Нужная им дверь находилась в дальнем конце. Была она тяжелая, мрачная и наводила скорее на мысль о подвале, чем о чердаке. Дверные петли сохранились с восемнадцатого века. Ручка отсутствовала; замок был сравнительно новым, но он не использовался; чулан теперь запирали на тугую цепь с навесным замком. Но Эллиот первым делом направил фонарь вовсе не на замок.

Похоже, что-то уронили на пол и раздавили, когда закрывали дверь.

Это было недоеденное яблоко.

Глава тринадцатая

Орудуя шестипенсовой монетой как отверткой, Эллиот аккуратно вывинтил скобу, на которой держалась цепь. Потребовалось немало времени, но инспектор работал терпеливо, как добросовестный плотник. Как только цепь упала, дверь раскрылась сама собой.

– Логово Золотой ведьмы! – смачно провозгласил Гор и отшвырнул ногой недоеденное яблоко.

– Полегче, сэр! – резко сказал Эллиот.

– Что? Считаете, яблоко – это улика?

– Все может быть. Попрошу вас, когда мы туда войдем, ничего не трогать.

Фраза «Когда мы туда войдем» оказалась слишком оптимистичной. Пейдж рассчитывал увидеть маленькую, но все же комнату; в действительности чулан больше походил на стенной шкаф для хранения книг – квадрат со стороной от силы шесть футов. На скошенном потолке мутным пятном выделялось грязное, закопченное окошко. Стеллажи были заставлены книгами не полностью; истрепанный пергамент соседствовал с более современными переплетами. На всем лежал слой пыли, но это была особая чердачная пыль, мелкая, зернистая, серо-черная; на такой почти не остается следов. В каморку было втиснуто кресло ранней Викторианской эпохи. Эллиот посветил фонарем, и в тот же миг ведьма словно выпрыгнула на них из темноты.

Эллиот и тот отпрянул: ведьма была далеко не красавицей. В прошлом она, наверное, могла сойти за обольстительную женщину, но теперь на них смотрела полуистлевшая одноглазая кукла. От второй половины лица почти ничего не осталось, равно как и от платья из бархатной парчовой ткани, когда-то, по-видимому, золотистой. Зияющие трещины на лице довершали портрет.

Фигура была величиной почти в человеческий рост. Она сидела на продолговатом сундуке, некогда позолоченном и раскрашенном на манер кушетки, но не превосходившем по длине и ширине саму куклу; днище его приподнималось над полом с помощью колес, явно приделанных позднее. Руки куклы застыли в жутковатом кокетливом жесте. Вся эта основательная, громоздкая машина