Эд Макбейн - Красавица и чудовище Страница 36

Мне все это казалось забавным. Фрэнк утверждает, что ведущий передачи не имеет ничего общего с Уильямом Б. Уильямсом, нью-йоркским диск-жокеем.

Остров Фламинго Фрэнк называет островом Фанданго, так как большинство домов построено в испанском стиле, который пришелся по душе здешним обитателям. Если бы в Калузе существовал «Золотой берег», так, несомненно, он находился бы на острове Фламинго. Дома здесь стоят от пятисот тысяч и выше, а на причале у берега выстроились парусные шлюпки и быстроходные катера, некоторые из них стоят еще дороже. Все дома на Фламинго расположены на так называемых «земельных участках, примыкающих к морю», неважно, стоит ли дом на побережье или на одном из многочисленных каналов, разделяющих идеально обработанные участки. По словам Фрэнка, на Фламинго газоны всегда в таком порядке, будто их каждый день стрижет парикмахер военно-морских сил США. У каждого из нас свои излюбленные сравнения.

У главных ворот из будки вышел охранник, и я нажал на тормоза своей «карлэннгайа». Время близилось к полуночи, немного поздновато для гостей. Я объяснил, что меня ожидает мисс Рейнольдс, и он, сказав: «Подождите, пожалуйста, минуточку, сэр», вернулся в будку, где, отыскав на листке, пришпиленном к доске, нужный ему номер, поднял трубку висевшего на стене телефона и, пока ждал ответа, спросил:

— Простите, как ваше имя?

— Мэттью Хоуп, — ответил я.

— Мисс Рейнольдс, — произнес он в трубку, — к вам мистер Хоуп. — Выслушал ответ и со словами: «Благодарю вас», — повесил трубку. — Первая улица направо, — объяснил он мне, — Крейн-Уэй, второй дом от угла — двести четвертый.

Я включил зажигание, доехав до угла, повернул направо и разыскал почтовый ящик с номером 204 на дверях испанской гасиенды, рядом красовалась такая же испанская гасиенда с почтовым ящиком под номером 206. Подъехав к дому, заглушил мотор и направился к дверям. Весь дом сиял огнями. Китти Рейнольдс распахнула дверь до того, как я позвонил.

— Боялась, что не приедете, — сказала она. — Входите, пожалуйста.

Она решила продемонстрировать еще одну модель, которая, несомненно, продавалась в «Кошачьем уголке»: голубой пеньюар с длинным разрезом вдоль левого бедра и с низким вырезом на груди. Белокурые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. На лице не было косметики. Глаза, того же цвета, что пеньюар, оторвавшись от моего лица, тревожно обшарили лужайку за моей спиной. Мне захотелось обернуться и посмотреть, что же там такое.

— Входите, — повторила она и, отойдя в сторону, пропустила меня, затем тщательно заперла дверь.

— Простите за опоздание, — извинился я. — На Сорок первой авария.

— Я обычно ложусь поздно, — ответила мисс Рейнольдс. — Хотите выпить? Я пью коньяк.

— От коньяка не откажусь, — согласился я.

Мисс Рейнольдс провела меня в гостиную, обстановка которой была выдержана исключительно в сине-голубой гамме: голубой ковер, более темные по оттенку портьеры, прозрачные голубые занавески, на белой оштукатуренной стене над камином — полотна Соломона Сида, также в сине-голубой гамме. Голубой, несомненно, любимый цвет хозяйки. Когда я заезжал в магазин, на ней было синее платье, и сейчас она сидела в голубом пеньюаре в комнате, где царствовал сине-голубой цвет. Даже ее атласные домашние туфли на высоких каблуках без задников были синими. Я наблюдал, как она, налив в два суженных кверху бокала коньяк, направляется ко мне. Сам я расположился со всеми удобствами на одном из диванов перед камином.

— Может, зажечь камин? — спросила хозяйка, протягивая мне один из бокалов. — Как-то промозгло, правда? Не поможете мне? Боюсь, самой мне не справиться.

Я разорвал на узкие полоски две страницы газеты и положил обрывки бумаги под решетку. На решетку бросил несколько сухих щепок, а сверху положил два полена. Чиркнув спичкой, поджег бумагу. Загорелись сначала щепки, а потом и поленья: одно толстое, сосновое, другое — дубовое.

— Спасибо, — поблагодарила Китти.

— Итак, — начал я, загородив камин ширмой, и, разогнувшись, уселся лицом к ней, — что вы хотели сказать мне?

— Хотелось извиниться перед вами за свое поведение на прошлой неделе, — ответила она.

— Забудьте об этом, — успокоил ее.

— Понимаете… вы разворошили прошлое, а мне хотелось бы забыть все это. Как коньяк?

— Превосходный, — ответил я. — Мисс Рейнольдс, зачем я вам понадобился?

— Мне страшно.

— Чего вы боитесь?

— Эти убийства…

— Да?

— Мне стало страшно.

— Почему?

— Потому что я — одинокая женщина, кроме меня, в доме ни души…

— Но позвонили вы совсем не поэтому, правда?

— Нет.

— Если вам нужны помощь и утешение, лучше позвонить в полицию, не так ли?

— Да.

— Так что я здесь делаю, мисс Рейнольдс?

— Ну хорошо, я была знакома с Эндрю.

— Вы говорите об Эндрю Оуэне?

— Да. А теперь его жена, его бывшая жена убита, и, вполне возможно, все это как-то связано со мной…

Она оборвала фразу.

— И с Мишель, вы хотите сказать? — спросил я.

— Да, с Мишель.

— Так вы все-таки были знакомы с Мишель?

— Да, была с ней знакома.

— Почему бы нам не начать с начала? — предложил я.

— Это было так давно, прошло уже больше года, — сказала она со вздохом.

— Поточнее: с какого времени?

— Ну, с августа, когда застрелили Джерри…

— Джерри?

— Толливера. Его полное имя — Гарольд. А сейчас уже декабрь… сегодня ведь первое?

— Уже второе, — поправил я, взглянув на часы.

— Так это было… Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, — считала она, загибая пальцы, — почти четыре месяца, а всего, должно быть, прошло шестнадцать месяцев.

Тут до меня дошло, о чем она говорила.

— Джерри Толливер — тот самый человек, которого застрелил полицейский…

— Правильнее сказать — убил. Да, тот. У него была мастерская по чистке ковров. Он ехал на похороны сестры, когда офицер полиции…

— Помню, — сказал я, — так при чем здесь он? Вы с ним тоже были знакомы?

— Нет.

— Тогда что…

— Вот об этом и рассказываю вам. Некоторые члены нашего комитета знали его — или были знакомы с ним при жизни, но я — нет. Я вошла в комитет только потому, что все случившееся показалось мне ужасно несправедливым. Что же получается: человек убит, а полицейский гуляет себе на свободе? Вот почему я присоединилась к этому комитету. Тоже считала, что надо что-то сделать.

— Какой комитет, мисс Рейнольдс?

По ее словам, комитет состоял из небольшой группы людей, черных и белых, которые считали, что в деле Джерри Толливера была допущена чудовищная несправедливость. Комитет организовала черная женщина, муж которой был белым, и жили они не здесь, а на Фэтбэке, где у ее мужа была врачебная практика. Сначала в комитет, кроме нее самой и группы белых, разделявших взгляды ее мужа, в основном входили жителя Фэтбэка, но потом состав комитета расширился до двух или трех дюжин жителей разных районов Калузы и других городов Флориды, черных и белых, из самых разных слоев общества. Первое собрание членов комитета, вспоминала Китти, состоялось не здесь, а на Фэтбэке, — это было, наверное, через неделю после создания комитета, — именно там она и познакомилась с Мишель и Джорджем Харперами.

— Этот доктор с женой пытались объединить в комитете другие смешанные пары, вроде них самих, — объяснила Китти. — Вам, конечно, известно, что в Калузе таких — по пальцам пересчитаешь.

— Мне так не кажется.

— Так поверьте на слово, что это так, — заверила меня Китти. — Когда комитет добился успеха, все говорили… На самом деле никакого успеха не было и в помине, потому что полицейский до сих пор гуляет себе как ни в чем не бывало. Но я сейчас не об этом. Единственные смешанные пары, которые откопала жена доктора — вылетела сейчас из памяти ее фамилия, — были: она с мужем, Мишель с Джорджем и еще одна пара из Венайс, так это вообще не наш город. Все остальные не были женаты, то есть хочу сказать, что черные были женаты на черных, а белые — на белых, но других пар перца с солью не было, понимаете?

Я вспомнил вдруг солонку с перечницей на картине, висевшей в спальне Салли. Но промолчал.

— Комитет распался недели через три после первой встречи. Можно заседать круглые сутки, но вы же знаете этот город, никогда и ничего здесь не добьешься. Все разбрелись по своим углам проливать слезы над кружкой пива. Женщина эта с богатым доктором — вспомнила теперь ее имя: Наоми Моррис — вернулись к своим орхидеям, каждый занялся своими делами. За исключением…

Она замолчала.

— Дальше, — подбодрил я.

— За время всех этих встреч в комитете некоторые сблизились. Вот мы и продолжали встречаться.