Искатель, 2003 №4 - Станислав Васильевич Родионов Страница 35

— Вы того… не злоупотребляете?

— Употребляю, но не во зло.

— Жить-то придется здесь.

— Само собой.

— Всего одна соседка вон в том желтом домике, тетя Вера, бывшая сторожиха.

Они прошлись по комнатам для отдыхающих, тихих и уже остуженных. По двум гостиным с занавешенными телевизорами. По душевым, обезвоженным на зиму. По столовой с перевернутыми столами. По кухне, казалось, еще хранившей запах котлет.

— Ну и плита, — удивился Голливуд.

— Да, быка можно зажарить. Здесь готовили на сотни людей.

Они вышли на явно ветшавшее парадное крыльцо. Администратор осмотрел, вздохнул и встречу заключил:

— Жду вас завтра в конторе. Телефон знаете. Всего хорошего.

И он пошел не совсем уверенно, словно ему мешали листья на песчаной дорожке. Голливуд проводил его до калитки и долго стоял, разглядывая озерцо. К осени без дождей оно обмелело, и у берегов обнажились валуны, словно высунулись крутолобые тюлени.

Голливуд тоже вышел за калитку и прошагал до густого ольшаника, где, прикрытая листвой, стояла «девятка». Из нее вылез Челнок.

— Вася, знакомься, перед тобой сторож пансионата «Холодные ключи».

— С тебя причитается, — нашелся Челнок.

Они вытащили две громадные сумки и отволокли в одну из комнат пансионата, но сели в просторной кухне, где было уютнее. Голливуд достал бутылки и еду. Изобилие, как в ресторане.

— Клево! — решил вслух Челнок.

— Но есть один зигзаг, — и Голливуд глянул на него темно-синим взглядом, в котором темноты было гуще, чем синевы.

Челнок кивнул. В его жизни зигзагов больше, чем прямых.

Когда они выпили по первой, Челнок глубокомысленно заметил:

— Надо было мне идти в хоккеисты. Там миллионные контракты.

— Ты разве играешь?

— Хреново, но мне и не надо миллионов, можно поменьше.

— Васек, ты дурак или прикалываешься?

Челнок не обиделся: обижаться ему не по карману. Дурак — это человек, который ничего не знает и ничего не понимает. А нет ли в этом ума побольше, чем у самого умного? Ведь жить спокойнее. Да и везет дуракам.

Был у него дружок, дурнее не бывает. Купил в сэконд-хэнде куртку поношенную, а в кармане нашел пачку баксов, тугую, как черствый батон.

— Зигзаг тебе известный: с пансионата не отлучаться и людям не показываться, поскольку ты гражданин Чумидзе.

Был у него дружок по имени Чума: мало того, что идиот, да еще и педик. Тетя этого педика умерла и оставила ему, педику, загородный коттедж.

— Вася, и не вздумай пойти к Витальичу: он без приглашения не принимает.

А Сонька, общественная миска, с головой, набитой цацками, вышла замуж за персидского хана и теперь разъезжает на белом верблюде.

— Григорий, этот Витальич живет лучше тебя: как прыщ на заднице.

— Торговать раритетами выгоднее, чем взять обменник.

На кухне было полно посуды, но они ели-пили привычным образом: из консервных банок, руками, с бумажек, из стаканов. Голливуд пил коньяк, но больше обычного. Челнок осмотрел кухню. Сильнее всего удивила плита, и особенно духовка, или какая-то жаровня: свинью можно целиком запечь.

— Житуха, как у мясника брюхо, — заключил Челнок.

— Об этом ли я мечтаю? — усмехнулся Голливуд.

— А об чем?

— На испанском курорте «Коста-Бланка» самый длинный песчаный пляж, на котором жизнь кипит всю ночь.

— Чего делают-то?

— В Баден-Бадене алкоголиков считают больными и утром выдают пятнадцать марок.

— На опохмелку, значит?

— А на Самоа пьют только пальмовую водку.

— Гриша, это ты все про что?

Челнок уважительно смотрел на товарища. Профессор, в натуре. Если его лицо что и портило, так лишь непрерывно-перекрестные морщинки, значение которых Гриша ему давно растолковал. Они, эти кожистые бороздки, говорили о силе личности, которая даже не болеет. Жизненная нестыковка: Витальич, жирная пельменина, у которого долларов, что у дурака махорки, командует самим Голливудом. На хрена такой прикол?

— Вася, а ты о чем мечтаешь?

Челнок вопроса сразу не понял, поэтому налил полстакана водки, медленно выпил и закусил шпротинкой, изловив ее в банке за хвост.

— Когда о чем.

— То есть?

— Когда о пожрать, когда о выпить, когда о бабе, ну, и о выпить.

— И все?

— Главное, чтобы не попасть на шконку.

— Васек, а о чем-нибудь романтичном? Например, заиметь первоначальный капитал?

— Зачем? Пропью.

Голливуд со стаканом в руке подошел к окну, опоясывающему всю стену. Гладь озерца не блестела, а туманилась, словно вода в нем была горячей. Сухая осень: березки на берегу пожелтели и даже зеленые листья осыпаются.

— Желаешь чего-нибудь сильно, до зуда кожи? — поставил Голливуд вопрос иначе.

— Чего зудеть…

— Тогда зачем живешь?

— Все живут.

— Челнок, крысы поедают своих детей, если те рождаются уродами.

— Намекаешь, что я похож не крысу?

Голливуд хохотнул, чуть не расплескав коньяк. На всякий случай хохотнул и Челнок.

— Вася, я хочу сказать, как природа беспокоится о продлении жизни. А тебе жизнь вроде бы и не нужна.

— Когда есть бабки, то нужна.

— Васек, наркотики, СПИД… А не освобождается ли природа таким образом от балласта?..

— Какого балласта?

— Людей, не ценящих жизнь. Ты хоть смерти-то боишься? Челнок задумался надолго и всерьез: так ведь и вопрос был задан не пустяковый. Даже водку не выпил, грея стакан в руке. Откашлявшись, как перед докладом или перед важным заявлением, он заговорил:

— Андреич, смотря какое житье после смерти.

— Ты про загробную?

— Нет.

— А про какую же?

— Которая на земле после смерти.

Голливуд усмехнулся, пригубил коньяк и разговор оборвал, поскольку Васек пьянел скоро и начинал молоть несуразицу. Но напарника тема задела. Посопев своим коротким носом, Челнок поделился, видимо, тайным:

— Крестьянин в Америке завещал похоронить себя рядом со своим домом, но не в могиле, а в бетонном бункере…

— Ну и что?

— А в рот ему вставили трубочку и вывели наружу. Приятели в гости приходят и покойному рюмашку через трубочку вливают. И жизнь его продолжается.

— А без алкоголя жизни нет?

— Неужели кофей сосать?..

— То-то ты, Васек, ходишь, как покойник.

— Андреич, у тебя походка тоже костыльная.

Взгляд Челнока нарвался на синий огонь. Огонь других глаз, на шрам покрасневший-посиневший, на бородку, ставшую проволочной, на побелевшие морщины-бороздки…

— Андреич, да я так, к слову…

— Живи здесь тихо, как гриб в земле. На днях привезу мумию.

Челнок кивнул сильно и с чувством, как лошадь на водопое.

42

Ни коровы, ни козы, ни кур, даже собаки нет. И в огороде осень, все выкопано и собрано. Нечего делать. Варвара Федосеевна от лживости этой мысли даже поморщилась: на земле да и сидеть без дела? Срам.

Она глянула в окно на озеро: морщилась не от безделья — от