Игры. Нерассказанное - Дженнифер Линн Барнс Страница 32

Я кинулась за ним.

– Что случилось? – спросила я, не дав Джексону Карри раствориться в ночи.

– Этот упрямый сукин сын решил встать. И пройтись. И упал. – Силуэт Джексона трудно было разглядеть в лунном свете. – А потом как психанет.

Почему-то меня совсем не удивила новость о том, что Тоби Хоторну тяжело принимать неудачу.

Я вышла на крыльцо, понимая, что уйти дальше никак не могу, не могу оставить Тоби, нет, Гарри – думай, что это Гарри, – одного.

– Джексон, а мы правильно поступаем? – прошептала я во тьму, неожиданно для самой себя.

– Иногда нет никакого «правильно». Есть только Смерть и попытки ее прогнать.

– Ее? – переспросила я.

– Ага. Смерть – та еще стерва.

Я вернулась в барак. Гарри неподвижно лежал на матрасе, раскинув длинные руки и ноги. Мышцы в них взбухли – и во всем теле читалось напряжение. Глаза были закрыты. Он походил на прекрасную скульптуру, выбитую в граните яростной рукой гения. Но, когда я подошла чуть ближе, я увидела, что на его лице блестит влага. Новая слезинка отделилась от глаза и пробежала по щеке до самой челюсти.

Может, он и сам не замечает, что плачет. От боли? Из-за неудачи? Из-за того, что заперт в этих стенах? Не проронив ни слова, я стала его осматривать, чтобы оценить степень урона. Он тоже молчал, пока я не закончила.

– Ну что ж, получается, придется еще побыть у вас в плену, – наконец сорвалось с его губ.

Про плен он сказал дрогнувшим, колючим голосом, и я попыталась поставить себя на его место. И впрямь незавидная участь: потерять память, мучиться от страшной боли, да еще угодить в руки к незнакомцам.

– Поверь мне, как только ты окрепнешь настолько, что тебя можно будет транспортировать, я с огромным удовольствием увезу тебя за триста миль отсюда и высажу, а дальше сам будешь выкручиваться.

– Удивительно, но я тебе верю. Наверное, я мазохист или вроде того. – Он выдержал долгую паузу, а потом спросил: – А зачем уезжать за триста миль?

Честный ответ дался мне удивительно легко.

– Некоторые люди хотели твоей смерти. И пока что все они думают, что ты уже погиб.

– Вряд ли ты мне расскажешь, кто эти самые люди и почему хотят ускорить мою трагичную, неизбежную гибель…

Слезы по-прежнему бежали у него из глаз, только не градом, а по одной. Должно быть, правда от боли.

Я потянулась за таблетками.

– Знал бы ты, кто ты такой, – небрежно бросила я и стала проверять табличку, которую по моей просьбе вел Джексон – он записывал туда лекарства, которые давал Гарри. Я взяла упаковку с нужными таблетками и достала из нее на две больше, чем обычно. Этот препарат был полегче предыдущих, тут не так страшно было перебрать с дозировкой.

Гарри проглотил таблетки одну за другой, несколько раз коснувшись губами кончиков моих пальцев. В эти секунды я старалась ни в коем случае на него не смотреть. Отведя взгляд, я заметила на полу рядом лист бумаги и нагнулась, чтобы получше его разглядеть.

На нем неровным, небрежным почерком было нацарапано два слова: бурбон и лимоны.

– Это еще что такое? – спросила я.

Боль волнами разливалась по его телу, но не смогла стереть усмешки с губ.

– Список покупок, – ответил он и, подняв правую руку, похлопал по краю матраса. – Садись!

Нет, он точно хотел, чтобы я его убила.

– Не куплю я тебе ни бурбона, ни лимонов!

Зачем ему вообще понадобились лимоны, черт возьми?

– Знаешь, как говорят: когда жизнь подбрасывает лимоны, сделай лимонад, – заметил он. В голосе слышалась не только боль – было в нем что-то дразнящее, нарочитое.

Я стала ждать, пока подействуют обезболивающие. Потом подошла к столу, вырвала из блокнота еще одну страницу и стала складывать. Прошло несколько часов. Гарри почти не двигался и ничего не говорил – но оставался в сознании.

Только когда снаружи послышались шаги Джексона, мой пациент снова подал голос.

– На друга злился своего; излил я гнев – и нет его, – проговорил он певуче и вместе с тем – мрачно. – И на врага гнев в сердце нес, но промолчал, и гнев возрос.

Что-то подсказывало, что он говорит далеко не своими словами.

– Я не понимаю, – сказала я.

– Готов поспорить, что это не так, моя маленькая лгунья, – выдохнув, прошептал он.

Глава 17

Я держалась несколько дней, а потом все же вбила в поисковик слова, которые произнес Гарри. Оказалось, что он цитировал стихотворение, причем довольно старое. Автора звали Уильям Блейк. Стихотворение посвящалось мести. Я раз десять прочла его от начала и до конца и, как Гарри и предсказывал, поняла все.

Прочувствовала каждое слово.

Называлось оно «Ядовитое дерево».

* * *

В тот вечер после смены я пошла за продуктами. Лекарств сегодня в списке покупок не значилось, так что я решила не заморачиваться и обойтись без марафона в три мили и поездки на двух автобусах и выбрала супермаркет у больницы. Только когда я встала со своими покупками в очередь на кассу, я поняла, что за мной следят.

За мной встал мужчина. В слишком уж новых джинсах и простой футболке – было заметно, что он чувствует себя в ней неловко, будто больше привык носить костюмы. Он внимательно меня разглядывал – не как страницу в раскрытой книге, а, скорее, как молекулу под микроскопом.

Интересно, подумала я, кто он. Уж не посредник ли Тобиаса Хоторна? И если так, почему задержался в городе? А может, это репортер, решивший дождаться, пока новость о пожаре сойдет с первых полос, и представить ситуацию под другим углом.

Как бы там ни было, я решила не показывать, что заметила его интерес. Он дождался, пока кассирша начнет пробивать мои покупки, и только тогда заговорил:

– Мне тут сказали, что ты Руни.

Я рассовывала продукты по пакетам, не поднимая на него глаз.

– Не стоит верить всему, что говорят.

* * *

Я вернулась к себе в квартиру и выждала какое-то время – я боялась, что за мной по-прежнему ведется слежка. По пути к маяку я через каждый десяток шагов тревожно оглядывалась, но в бараке ни словом не обмолвилась о подозрительном мужчине из магазина. Только принялась молча распаковывать покупки.

– Где мои лимоны? – спросил Гарри со своего матраса.

Джексон подошел ко мне и, понизив голос, спросил:

– А где бурбон?

Я едва заметно покачала головой. Бурбона я не купила.

– Ему больно, Анна. – Джексон и в лучшие времена