Четыре четверти страха - Максим Вячеславович Никитин Страница 30

Николаевич. – Укол под таким углом означает, что препарат был введен, когда Дмитрий стоял на ногах, а не когда лежал в постели. Удар был сильным, как удар ножом, наркотик вводили резко, отсюда и гематома. Я, конечно, не отвергаю версию, что это мог сделать и сам Дмитрий, учитывая его состояние, но…

– Вы полагаете, что…

– Я просто даю вам информацию к размышлению, – перебил Эдуарда Антон Николаевич. – Ни одна из инстанций ни на одном из этапов следствия эту информацию не примет. Прописать самоубийство для всех проще и спокойнее, чем разбираться в таком деле.

– А вы как считаете? – спросил Эдуард.

– Я не могу ничего утверждать, – сказал доктор. – И право слово, я и сам не знаю, что было бы лучше. Или считать свершившееся самоубийством, а значит, частично это и наша с вами вина, кто бы что ни говорил. Или необходимо винить в случившемся третье лицо, а это значит обречь всех верящих в это на постоянные попытки найти того самого пособника, виновного в трагедии, или даже, может быть, убийцу.

– Спасибо, что сообщили мне о ваших выводах, – сказал Эдуард. – Я вам очень признателен.

– Это был мой долг, – ответил Антон Николаевич. – Я не мог бы остаться в стороне, приняв любую информацию без собственной проверки. Вы же знаете, как я относился к Дмитрию, сколько лет я его наблюдал. Извините, но то, что произошло, можно считать и моей профессиональной драмой, а если хотите, то и личной.

– Спасибо, – произнес Эдуард. – Большое спасибо.

– Вы можете рассчитывать на меня, – послышалось в трубке, – в любое время. Если хоть что-то…

– Хорошо, – произнес Эдуард. – Обязательно. Еще раз спасибо.

– Да… – вдруг сказал Антон Николаевич, – еще кое-что… Мне нужно, чтобы вы заехали в клинику послезавтра. Необходимо подписать пару бумаг. Чистая формальность. Вам будет удобно?

– Да, – ответил Эдуард, – во сколько?

– Давайте с утра. Часов в девять.

– Хорошо.

– До свидания, – сказал Антон Николаевич.

– До свидания, – ответил Эдуард и повесил трубку.

Почему-то стало невыносимо душно и перестало хватать кислорода. Эдуард подошел к окну и поставил его в режим проветривания. На столе стоял открытый ноутбук Димы и лежал его же смартфон. Мысли роились в голове тысячами диких лесных ос. Среди них то и дело всплывало имя Ильи Пахомова и пресловутого Даниеля Гевиссена.

Глава XXI

Василиса сидела в своем любимом темном углу бара «Black Ocean» с пустой на треть бутылкой виски.

Она не разбиралась в крепком алкоголе, да и в принципе в любом алкоголе.

Она не могла отличить односолодовый виски от купажированного, да и в принципе просто хороший напиток от дешевого пойла. Ни то, ни другое ей не нравилось. Все это было противно.

Василиса пила, просто чтобы напиться. Ощущения были одинаковыми и от коллекционного бурбона, и от деревенского самогона из опилок и говна. А если нет разницы…

Обычно в бар ее приводило странное чувство пустоты, словно в незнакомом пугающем районе большого города, где, отбившись от туристической толпы, ты случайно потерялась.

Вокруг серые высокие чужие здания, которые вызывают тоску. Ты не знаешь, что ждет тебя здесь. Ты не понимаешь, как отсюда выбраться. Вокруг тебя нет абсолютно ни одного живого человека, лишь прозрачные безмолвные тени, которые только пялятся на тебя черными впадинами пустых жутких глаз. Никто не отвечает на твои вопросы. Никто тебя не понимает.

Страх, но вместе с тем абсолютное наплевательство на то, что будет. Безразличие к себе. Особенно к себе.

И все это ты чувствуешь, сидя на родном уютном продавленном диване, укрывшись мягким пушистым пледом, с чашкой горячего какао в руках и любимой книгой.

«Беги».

Вот тогда Василиса отбрасывает плед, разбивает о стену чашку с какао, рвет книгу, пинает диван и направляется за бутылкой чего-нибудь саморазрушающего.

Так было и сегодня. После всей той информации, что она почерпнула в Сети о трех психах, творивших жуть в разных частях города… после просмотра нескольких фотографий… после своих собственных фантазий… После всего… Василисе захотелось стереть это из памяти раз и навсегда и никогда больше не отвечать на письма двинутого доктора Эрстмана.

Зачем ей это нужно?

У нее и без этого не все так просто. Она не обязана решать чьи-то проблемы. Она никому ничего не должна. Она…

Вдруг какое-то человеческое тело присело к ней за столик, нагло поставив на него что-то красное в большой пивной кружке. Это тело прямо безапелляционно поставило эту кружку рядом с ее бутылкой забвения.

– Не интересуюсь, – даже не взглянув на тело, сказала Василиса.

– А я очень даже заинтересован, – ответили ей.

Девушка взмахом головы откинула волосы с лица. Перед ней сидел невысокий худощавый молодой человек. Он был бледен, а его большие глаза, в которых светился необычайный интерес, внимательно смотрели на нее.

Смутные обрывки воспоминаний начали выплывать из тумана. Где-то она уже видела этого человека.

– Хочу вернуть то, что ты потеряла, – сказал молодой человек, протягивая Василисе подвеску в виде карандаша с желтым полупрозрачным камнем вместо стирательной резинки.

Подвеска… Ах да! Это ее подвеска! Она больше и не вспоминала о ней. Когда она ее потеряла? Где она ее потеряла? У кого она ее…

Гребаный стыд!

На секунду кровь бросилась к щекам Василисы, но неимоверным усилием воли и большим глотком виски она заставила эту предательскую красную жидкость отхлынуть от лица и продолжить бурлить у сердца и в животе.

Вот это встреча! Да это был тот молодой человек, с которым она, как безмозглое животное, занималась сексом в кабинке мужского туалета, под влиянием очередного проклятого приступа.

– Цепочка порвалась, – прервал замешательство девушки Илья, – и я подумал, что правильно было бы вернуть эту вещь.

По выражению лица девушки Илья понял, что его узнали, хотя и с большим трудом, а теперь он видел, что в Василисе идет борьба между навязанной обществом моралью, публичным осуждением того, что они сделали при первой встрече, и ненавистью к той же самой морали. Желанием