Искатель, 1999 №9 - Олег Суворов Страница 27

— Что-что? — Борис одним, четко рассчитанным прыжком вскочил на ноги, опрокинув кресло.

— То, что слышал!

— Уймись, щенок!

После этой резкой фразы он одним ударом, почти без замаха, заставил Вадима отлететь к входной двери. Тот свалился на пол и глухо ударился о нее головой.

Затем не торопясь вышел из-за стола и приблизился к поверженному сопернику. Вадим попытался было встать на ноги, но Борис ловко зацепил его мыском ботинка и вновь опрокинул на спину.

— Лежать! — холодно приказал он, возвышаясь над ним всей внушительной массой своего отлично тренированного тела. — Ты на кого орать вздумал, падаль вонючая? Забыл, кто я такой? — и, в порыве внезапной злобы, с такой силой пнул лежавшего Вадима ногой в бок, что тот вскрикнул от боли. — Молчать! — последовала новая команда. — Еще раз вякнешь — я тебя как клопа по стенке размажу.

Он не торопясь отошел от Вадима, затем глянул на него через плечо. Униженный, готовый застонать и даже заплакать не столько от боли, сколько от бессилия, тот пошевелился и привстал, опираясь обеими руками об пол.

— Вставай, вставай, — уже довольно спокойным тоном разрешил ему Борис, присаживаясь на край стола. — И послушай, что я тебе скажу.

Подавленный Вадим встал на ноги, да так и остался стоять возле двери, стараясь не встречаться глазами с холодно-презрительным взглядом Выжляева.

— Твоя жена — самая подлая сучка, каких мало. И если ты, козел, сам ее не учишь, то должен только благодарить за то, что ее немного поучил кто-то другой.

Произнеся эту фразу, Борис вперил взгляд в стоявшего перед ним молодого человека и замолчал, ожидая возможной реакции. Если бы тот снова бросился на него, то он бы вырубил его с одного, хорошо поставленного удара в солнечное сплетение. Однако Вадим не двинулся с места и лишь глухо пробормотал:

— Не смейте оскорблять мою жену.

— Да кому она на хрен нужна! Можешь успокоиться — я лично ее больше не трону. Меня даже удивляет: что вы оба в ней нашли?

— Кто это — вы? — Вадим удивленно поднял голову и лишь затем сообразил, что речь, видимо, идет о нем и о Филиппе. Недаром он не так давно встретил его на пороге фирмы…

Выжляев не думал отвечать на его вопрос. Спокойно обойдя стол, он аккуратно поднял кресло, сел и, откинувшись, спросил:

— Так что ты там говорил по поводу увольнения? Я разве тебе мало плачу?

— Дело не в этом.

— Ну, а насчет остального считай, что мы обо всем договорились. Кстати, как у тебя дела со следователем? Он по-прежнему подозревает тебя в убийстве того старика?

— Да… — Вадим был весьма озадачен столь резкой сменой темы разговора.

— А ты так и не нашел себе алиби?

— Где же я его найду?

— Вот с этого и надо было начинать, — пробурчал Борис, — а то забился в истерике как придурок, у которого отнимают любимую игрушку. Ладно, так и быть, найду я способ тебя отмазать, так что за это можешь быть спокоен. Чего молчишь?

— А я что — должен благодарить? — не удержался Вадим.

— Может быть, ваш перстень поцеловать?

— Ха! — усмехнулся Выжляев. — Острить начал? Ну ладно, иди к диспетчеру за заказами, а то у меня и без тебя дел много. А жене можешь передать: лучшее средство от синяков — это троксевазин.

Вадим молча проглотил эту издевку и поспешил выйти, боясь выдать распиравшую его злобу. Нет, он этого так не оставит… Все, что угодно, но такого прощать нельзя!

Глава 14. Причуды любви

Странное дело — но, оказывается, мечты о будущем могут быть приятны даже тогда, когда в этих мечтах мы предстаем значительно старше, чем есть сейчас. Все дело в том, о чем мечтать!

Филиппу снился удивительный сон — будто бы он в канун своего пятидесятилетия получил известие о присуждении ему Нобелевской премии в области медицины за его работы в области физиологии старения. И вот уже телефон раскалывается от многочисленных звонков — это звонят из крупнейших мировых информационных агентств с просьбой об интервью.

Облаченный в элегантный серый костюм и голубую рубашку, он выходит к журналистам и вдруг говорит, глядя в ближайшую телекамеру:

— Прежде всего я бы хотел послать проклятие одной особе, которая десять лет назад сделала меня несчастным на всю оставшуюся жизнь! Что мне вся эта слава и признание — несчастье в любви обесценивает любые достижения!

Момент всеобщего оторопения, а затем журналисты начинают забрасывать его вопросами, главный из которых звучит так:

— Назовите имя, господин Коновницын!

— Зачем? — небрежно пожимает плечами Филипп. — Вы хотите сделать из нее героиню? Не стоит, право, не стоит…

— То есть вы считаете, что она этого недостойна? — допытывается самый дотошный журналист.

Филипп снисходительно улыбается и пожимает плечами.

— Но ведь вы ее до сих пор любите! — восклицает все тот же интервьюер.

— Да, люблю, — чуть погрустнев, соглашается нобелевский лауреат, — но не ту женщину, которой она является теперь, а ту, какой она была в возрасте двадцати семи лет. Эта женщина существует только в моих воспоминаниях, а к той, какой она стала ныне — постаревшей супруге ничтожного мужа — я не испытываю никаких чувств, даже презрения.

Затем эта упоительная сцена внезапно сменилась другой, и Филипп увидел Веру — толстую, некрасивую и неопрятную пожилую женщину. Причем в этом сне она была едва ли не старше его — и куда только делась их двенадцатилетняя разница в возрасте!

Вот она, скучая, сидит на балконе и сварливо покрикивает на играющих под окном мальчишек; вот, покрасневшая и разъяренная, ругается с соседкой; а вот затевает громкий, на весь двор, скандал с подвыпившим мужем, который явился домой заметно навеселе. Ничтожная жизнь ничтожных людей, единственным упоительным развлечением которых являются постоянные ссоры. И где она теперь — та непреклонная и чудная богиня, которая когда-то разбила сердце будущей мировой знаменитости…

Невыносимо-щемящее чувство ностальгии оказалось настолько сильным, что Филипп проснулся. Лежа в постели и вспоминая свой сон, он призадумался. Ну, разве это порядочно и красиво представлять свою неповторимую любовь в столь жалком виде? Да, время постепенно избавляет нас от всех наших чудных достоинств — страстей, вдохновений, красоты, порой и ума, но зачем же злорадствовать по этому поводу? Что за мелкое, пакостное и рабское чувство — радоваться, а не сочувствовать унижению своего кумира?

Но, с другой стороны, разве будет справедливо, если эта женщина, причинившая ему своей глупостью и упрямством столько невыносимых страданий, будет счастлива всю свою жизнь? Ведь сколько уж