Бальзам из сожалений - Евгения Михайлова Страница 26

– Во-первых, тебе можно меня обнять. Плакать не обязательно, это будем держать в уме. Иди сюда. Надеюсь, шприц тебе эта маньячка не оставила. Мне от ее уколов было больнее, чем от выстрела придурка. Но если ты на самом деле решила прогонять утро и готова отменить рабочий день – я стерплю даже укол.

Найти мужа

– Самое страшное, что может произойти с человеком, – это одиночество.

– Страшное?! Вы шутите!!

Из сети

Как-то так получилось, что в сознательной, взрослой жизни Вероники осталась только одна постоянная, верная подруга. И странность даже не в том, что Вероника с детства была общительным человеком и притягивала к себе многих, сама привязывалась на годы или на пару дней. Странно то, что Лариса не была похожа на нее абсолютно ни в чем. Если бы драматург Судьба специально искала для своего плана образ, противоположный всему облику и сути Вероники, то ее выбором могла стать только Лариса. Возможно, так и было. Конечно, ряд формальных критериев и обстоятельств сделал возможной эту встречу. Один социальный слой, уровень образования, общее дело и в некоторых случаях общие предпочтения и вкусы. А прочной основой этих достаточно крепких отношений стало то, что они обе в любых условиях и ситуациях соблюдали принятый по умолчанию устав: каждая признавала индивидуальность другой. Очень часто не понимала, но принимала. В этом была их общая честность и отвага. То есть получалось, что общего не так и мало. С остальным можно и нужно было смириться во имя чего-то очень важного. Трепетная и чувствительная Вероника ждала от несгибаемой Ларисы только правды, откровенности без малейшей примеси лукавства. Лариса от одной Вероники принимала сочувствие, советы и даже сожаления по поводу того, чем она делилась лишь с ней. И да. Преодолевая ухабы и провалы взаимного непонимания, а довольно часто и раздражения, подруги, как за канат спасения, держались за общую уверенность. Каждая верила в порядочность другой. А это дороже любого сходства характеров, представлений, целей и надежд.

Но с какой же безумной скоростью, на пределе крайнего риска мчатся дни, годы и десятилетия, оставляя за собой шлейф сумбурных событий, нежизнеспособных лучей радости и громоздкие завалы потерь! Веронике было восемнадцать, Ларисе двадцать, когда они впервые увидели друг друга вот дворе факультета журналистики МГУ у списков поступивших абитуриентов. То был год последнего обязательного заезда первокурсников на «картошку», куда их повезли в начале осени. В большом деревянном бараке посреди огромного поля, окруженного лесополосой, стояли рядами узкие металлические кровати. Бараки были отдельно для девушек и парней. Соседкой Вероники по кроватям оказалась Лариса. Они коротко поприветствовали друг друга, и на какое-то время Вероника совсем потеряла соседку из виду. Необычная среда, пьянящий осенний воздух и какое-то нескончаемое веселье городской молодежи, выпущенной на простор самой природы, – все это кружило голову домашней девочки как выход в открытый космос. Она перестала понимать, что менее реально – это условно вольное существование под охраной леса в жизнерадостном стаде молодняка или вся предыдущая жизнь под неусыпной опекой родителей в тихом, упорядоченном и благоуханном уюте книг, пианино, красивых штор и мягких пижам. Там же остались первые, взволнованные и робкие свидания в яблоневом саду рядом с домом, из окон которого легко просматривался весь сад.

С той осени на «картошке» прошло больше двадцати лет. А Вероника не забыла ни сладкий дурман осеннего воздуха, ни веселые развлечения, ни горьковатый запах костра, ни вкус шашлыка из мяса, которое ребята покупали у поваров или в ближайшей деревне. И свидания в лесополосе, и признания в любви сокурсников, которые ей казались такими взрослыми, сильными и умными по сравнению с неловкими и смешными одноклассниками. Вот чего она точно не помнит, так это трудовой процесс. Когда ехала туда, ужасно боялась собственной неумелости. А потом все пошло как по маслу. Ника дотрагивалась до лопаты, которую выдавал бригадир, а кто-то мягко отбирал орудие труда из ее рук, шептал на ухо какой-то взрослый комплимент, назначал свидание вечером… Давал большое яблоко и делал ее работу. Что-то такое, помнится, случалось и с большим ножом, которым надо было отрезать ботву от свеклы. Вероника уверена, что ни к одному случаю обезглавливания несчастной свеклы она не причастна. Хотя выполненную норму бригадиру всегда показывала.

…Тот вечер был особенно упоительным. В воздухе блуждало терпкое облако дыма, нервы тревожил и томил запах сосен, а ветер с озера как будто приносил чей-то зов… Вероника вернулась в барак, когда большинство девочек уже спали. Она была взволнована и потрясена тем, что произошло. Они с черноглазым красавцем Рустамом ушли от общего костра в темень сосен, там целовались. Он говорил горячие слова, она не была в состоянии их запомнить и даже расслышать, только чувствовала жар и неукротимую, почти беспощадную правду сказанного. Жаркий туман путал сознание, земля начинала качаться под ногами. А когда они вышли из леса, им навстречу шагнул Виктор Иванов, самый старший и авторитетный на их курсе. Он уже успел поработать в штате не одной газеты, выглядел совсем взрослым, уверенным и интеллигентным мужчиной. Но в тот вечер у костра он явно перепил вина, принесенного ребятами из деревни. У Вероники не было сомнений, почему он за ними следил и зачем поджидал. Он постоянно оказывался рядом с ней, явно искал ее и демонстративно опекал, как старший брат. Виктор завязал какую-то глупую возбужденную перепалку с Рустамом. Потом они подрались. Вероника малодушно сбежала. Сидела на своей кровати, переживая и мучаясь. Потом успела снять «рабочие» штаны и свитер, закутаться в халат… И тут в женский барак вошел, шатаясь, Виктор, подошел к ней, начал сумбурно, грубо и не очень внятно предъявлять какие-то претензии, оскорблять и тут же жалко, униженно что-то объяснять, о чем-то просить. Вероника была в панике: она не знала, что делать. И тогда со своей кровати поднялась Лариса. Она всегда очень мерзла и спала в рабочей одежде. Но в ту ночь она не была сонной. Видимо, еще не успела уснуть.

– Как все это ужасно, – произнесла она четко, ни к кому конкретно не обращаясь. – Если бы Вероника жила в девятнадцатом веке, перед ней бы все преклонялись, как перед первой красавицей высшего общества.