Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие Страница 25

Висковатов махнул рукой.

Я подошел к аппарату и попросил соединить меня с Зволянским[63]. Однако на месте Сергея Эрастовича не оказалось, и тогда я продиктовал записку, которую секретарь обязался незамедлительно вручить, едва увидит начальника.

«Что же теперь будет?» — снова спросил Висковатов, как только я повесил трубку на рычаг.

— Будем работать, — на этот раз ответил я, но с ответом ошибся: Павла Александровича интересовало другое.

«Вы же не думаете, что я — соучастник?»

— Ах, вот вы о чем… — я пожал плечами: предположить в заслуженном профессоре террориста было и впрямь затруднительно. — Нет, не думаю.

«Но меня…»

— Вас, конечно, еще раз обо всем опросят, но вряд ли что-то большее.

Павел Александрович в унынии повесил голову.

Я немного помолчал, а потом задал вопрос касательно последнего письма — доставленного мальчишкой от Ильи Борисовича:

— Вернемся, однако, к нашим баранам: где вчерашнее письмо?

И снова Павел Александрович подошел к ящику стола:

«Вот».

Я взял бумагу и прочитал:

Павел Александрович! Здравствуйте! Вы, вероятно, меня не помните, однако мы с Вами встречались у Семена Яковлевича. Я даже имел случай поинтересоваться Вашим мнением на предмет подлинности одного из автографов Михаила Юрьевича[64], волею судеб у меня оказавшегося. Полагаю, Вы получили этот автограф почтой…

Я прервался и вопросительно посмотрел на профессора:

«Получил», — подтвердил он.

…месяц назад, — продолжил я чтение, — от анонима. Теперь Вы понимаете, что этим анонимом был я, а движим я был понимаем того, что мелкий частный любитель вроде меня — не лучшее лицо для хранения, не говоря уже об изучении, такого рода документов.

Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, я нахожусь проездом в столице, следуя из своего имения за границу. Буквально пару часов назад я сошел с поезда и теперь, устроившись в гостинице, хотел бы повидаться с Вами, чтобы лично передать Вам еще один автограф поэта: он обнаружился в моей библиотеке.

Понимаю, что час уже неприемный, но выбора у меня, боюсь, и нет: уже завтра рано утром я выезжаю в Париж. Именно поэтому я взял на себя смелость явиться к Вам вслед за этим письмом, не дожидаясь подтверждения.

С искренним уважением, Некрасов И.Б.

Далее следовал размашистый росчерк, но он меня не заинтересовал.

— В каком часу Илья Борисович пришел и где он сейчас? — строго спросил я.

«Он так и не появился», — ответил профессор.

— Не появился?

«Нет», — подтвердил профессор. — «Я ждал его до полуночи. Признаюсь, сгорая от любопытства. Видите ли, и первый автограф был подлинным и чрезвычайно интересным, и второй обещал оказаться таким же. Но…»

— Но?

«Увы! — вздохнул профессор и сокрушенно покачал головой. — Время шло, а Илья Борисович всё не являлся. Около полуночи я отправился спать, решив, что какие-то более неотложные дела помешали ему. Впрочем, у меня оставалась надежда получить автограф по почте — как и тот, который Илья Борисович переслал мне раньше».

— А дальше?

«Дальше наступило утро. С ним — работа. А потом появились вы».

Я подошел к окну, выходившему во внутренний двор, и встал подле него. Вниз я не смотрел или, что будет точнее, мой взгляд рассеянно блуждал от флигеля к флигелю, по крышам, по укрытой истоптанным снегом мостовой… А затем я очнулся: во дворе истошно кричали.

Через закрытое окно невозможно было различить, что именно кричал человек, выбежавший из уводившей в подвал пристройки. Но был он явно взволнован, даже потрясен, и так размахивал руками, что они вот-вот, казалось, могли оторваться от туловища.

Я, повозившись, распахнул окно:

«Убили! Убили!» — вопил человек.

— Вы его знаете? — спросил я у тут же подскочившего к окну и вставшего рядом со мной Висковатова.

«Захар!» — воскликнул он. — «Наш кладовщик!»

Висковатов, подвинув меня, высунулся в окно и тоже закричал, что есть мочи:

«Захар! Захар! Что случилось?»

Кладовщик на мгновение замер, а потом задрал голову и заорал в ответ:

«Убили, ваше превосходительство, убили!»

«Кого убили? Где?»

«В подвале! Барин! Весь в крови! Лежит! Горло — от уха до уха!»

Толкаясь, мы — Висковатов и я — ринулись к выходу из кабинета. Сбежали по лестнице. Выскочили во двор. Захар припустился с нами, и мы — уже втроем — буквально слетели в слабо освещенный подвал.

В первое мгновение я ничего не увидел, но Захар тут же рывком повернул меня в нужную сторону, и я очутился прямо над распростертым телом.

«Илья Борисович!» — Висковатов отшатнулся.

Я склонился к телу. Горло Ильи Борисовича и впрямь оказалось разверстым от уха до уха. Кровью были залиты пальто и пол. Руки окоченели совершенно, что прямо указывало на время убийства: не позднее минувшей ночи; вернее — позднего вечера.

— Получается, он был уже мертв, когда вы его ждали!

«Но как же так? Кто его убил?»

— Кто-то и почему-то очень не хотел видеть его живым. Почему, я полагаю, понятно. А вот кто…

Висковатов жадно прислушивался к моему бормотанию:

«Кто?» — спросил он, едва я запнулся.

— Только два варианта: Кальберг или Молжанинов. Возможно, не лично, а руками своих людей, но сути это не меняет!

Висковатов побрел прочь из подвала. Я же задержался у тела Ильи Борисовича и тщательно ощупал карманы его пальто и сюртука. Во внутреннем кармане сюртука я и нашел искомое…

Чулицкий замолчал.

— Что нашли? — выпалил я.

— Предсмертную записку.

— Как — предсмертную? — я опешил. — Он что же, сам покончил с собой?

— Конечно же, нет, — поморщился Чулицкий. — Но он предвидел возможность такого поворота. Вероятно, его насторожило то, что на вокзале его никто не встретил, хотя встречу назначил. Очевидно, ему что-то должны были передать. Во всяком случае, таким, похоже, был уговор на случай явной опасности и необходимости бежать. И вот, убедившись в том, что его обманули, хотя и предупредили, он понял: предупредили его всего лишь затем, чтобы его не схватила полиция — заводилам не было резона позволить ему разговориться. Но коли так, то следующий шаг совершенно ясен: убийство самого Ильи Борисовича.

— Так что же в записке?

Чулицкий перевернул несколько листов памятной книжки и прочитал:

В собственные руки Его Превосходительству генерал-лейтенанту Самойлову[65].

Александр Александрович!

Если эта записка дошла до Вас, значит, нам более не суждено увидеться: меня убили. Но последнюю службу я Вам все-таки сослужу. Известное Вам лицо вошло в сношения с посольством. Инструкции получены. Заварушка началась!

Некрасов

В гостиной воцарилась тишина.

-----------------------------------------------------------

Поддержать автора можно переводом любой суммы на любой из кошельков:

в системе Яндекс. деньги — 410011091853782

в системе WebMoney — R361475204874

Z312553969315

E407406578366

в системе RBK Money (RuPay) — RU923276360

Вопросы, пожелания? — paulsaxon собака yandex.ru

Примечания

1

То есть вскоре по окончании следствия.

2

2 Налицо — обычный статистический прием, позволяющий представить текущую ситуацию начальствующим лицам в более выгодном свете, чем она является в действительности.

3

3 Статья 38 Устава о наказаниях — одна из статей главы Третьей: «О проступках против благочиния, порядка и спокойствия»; отделения второго: «о нарушении порядка и спокойствия». Ст. 38: За ссоры, драки, кулачный бой или другого рода буйство в публичных местах, и вообще за нарушение общественной тишины, виновные подвергаются аресту не свыше семи дней или денежному взысканию не свыше двадцати пяти рублей. Если же в этих нарушениях будет участвовать целая толпа людей, которая не разойдется по требованию полиции, то упорствующие подвергаются: аресту не свыше одного месяца или денежному взысканию не свыше ста рублей. А если необходимо будет прекратить беспорядок силою, хотя и без употребления оружия, то они подвергаются: аресту не свыше трех месяцев или денежному взысканию не свыше трехсот рублей. Интересен один из комментариев к этой статье в издании Таганцева 1902 года: игра на шарманке и пение на улице в два часа ночи вполне подходят под действие статьи 38. Не менее любопытны и два, как минимум, случая применения этой статьи (даны в упомянутом издании): 1) дело Державиной — удар палкой лошади на публичном катании; 2) дело Фаворского — стук ночью в квартиру, произведший испуг лиц, живших в этой квартире. По обоим делам были поданы апелляции, но виновность по обоим из них была оставлена в силе.