Голова на серебряном блюде - Содзи Симада Страница 24

– Будьте так добры, скажите вашим солдатам, что с дамой высокого происхождения нельзя забывать о манерах.

Жизнерадостная и приветливая, она как будто и не пыталась вести себя сообразно возрасту. Казалось, она застряла в теле невинной девушки.

– Госпожа Батори… – заговорил Турзо, подождав, пока она сядет на скамью.

Тут графиня от души рассмеялась:

– К чему такие формальности? Прошу вас, называйте меня Эржебет. А я буду называть вас Дьёрдем.

Турзо уже не скрывал кислого выражения лица.

– Похоже, вы не вполне осознаете свое положение, графиня. Считайте, что сейчас вы предстали перед судом. На такой церемонии панибратство ни к чему, так что воздержимся от подобных обращений. Итак, только что я побывал в вашем подземелье…

Эржебет несколько игриво распахнула глаза. Вместе с тем ее щеки отчего-то покраснели.

– Ох, стыд-то какой!

На ее лице отразилось волнение, и она сделала какой-то непонятный жест, одновременно стыдливый и кокетливый.

– Где же это видано, чтобы мужчина заходил в такое женское место… – произнесла она какие-то странные слова. – У женщин есть места, которые они не хотели бы показывать мужчинам. Места, где они могут подкраситься, привести себя в порядок, надеть исподнее…

Турзо понял, что Эржебет испытывала смущение.

– В некотором смысле женщины действительно жалкие существа, господин Турзо. Каждая из нас изо всех сил пытается выглядеть хотя бы чуточку моложе и красивее в глазах мужчин. Но вот впускать их в свои покои, где мы тайно колдуем над внешностью, нам не хотелось бы. Для женщины это все равно что отхожее место – там отнюдь не чисто и не красиво. Наверное, вы напуганы… Мне неловко, вот я и покраснела. Если б вы только знали, как у меня бьется сердце… Вот, приложите руку.

Все это время Эржебет говорила без пауз, словно актриса на театральных подмостках, наизусть заучившая свои реплики. Она как будто не хотела, чтобы кто-то прервал ее монолог.

В этот момент Турзо отчетливо вспомнил об их встрече много лет назад, когда он был подростком. Тогда они сидели на камнях у пруда, и Эржебет взахлеб рассказывала ему о сне, который увидела минувшей ночью. У нее были мечтательные глаза. Наверняка она так же разговаривала и в юности, и после двадцати лет. Сейчас, когда ей было пятьдесят, графиня вела себя точь-в-точь как тогда.

Турзо поражало, что она совершенно не чувствовала ни вины, ни раскаяния. Эржебет не воспринимала происходившее в подземелье как нечто плохое. В ее понимании это было вполне естественное для женщины поведение. Одну за другой она хватала девушек, убивала и выпускала их кровь – так же легко, как подкрашивалась или облачалась в дорогие одежды, только бы по-прежнему казаться мужчинам красивой.

Турзо хотелось о многом ее расспросить, но именно сейчас он совершенно ничего не мог вспомнить. Мыслями он был где-то очень далеко и лишь дивился тому, что эта злодейка оказалась совсем не такой, как он себе ее представлял.

Только вот она, похоже, злодейкой себя совсем не считала, поэтому продолжать с ней беседу казалось опасным. У него возникло предчувствие, что она возьмет его душу в цепкий плен и ведомым лишь ей способом утащит его в мир безумия.

И вот что еще отметил про себя Турзо. Графиня действительно выглядела молодо для пятидесятилетней и, пожалуй, была недурна собой. Однако неестественно сияющая кожа, постоянная улыбка, наигранные жесты и девичья манера речи – все это вызывало у палатина невыносимое чувство дискомфорта. Отчего-то ему позарез хотелось вдохнуть свежего морозного воздуха снаружи.

Он приказал солдатам увести ее обратно в комнату. Подозвав еще одного человека, строго-настрого велел ему всю ночь следить за графиней не смыкая глаз, чтобы та не сбежала или не наложила на себя руки. Рано или поздно ей будет вынесено наказание, а до тех пор он великодушно решил дозволить ей находиться в своих покоях. Как-никак, Эржебет была хозяйкой замка.

Оставшись в одиночестве, он принялся размышлять, в чем были причины неописуемого дискомфорта, который только что его одолевал. В конце концов бросил это дело, рассудив, что все равно не поймет, хоть думай до самого рассвета.

K

В апреле 1611 года, когда снег наконец растаял, Руди пришел в дом к Флоранс и сообщил, что на площади перед Чахтицким замком будет проходить публичная казнь подельников графини Батори. Сейчас вся Венгрия гудела от этих слухов.

Казнить должны были четверых наиболее приближенных к графине людей, пособничавших ей в массовых убийствах, – дворецкого Яноша Уйвари, личного слугу графини Торко, кормилицу Илону Йо и Доротью Сентеш, научившую ее опасным премудростям.

Прошел ровно год с тех самых дней, когда Флоранс пережила смертельно опасное приключение и благополучно сбежала. Руди умолял ее отправиться вместе, однако ей ни в какую не хотелось. Она поклялась себе, что ноги ее больше там не будет. К тому же казнь проводили совсем рядом с ужасным замком. Девушка понимала, что ей уже ничто не угрожает, но от одной мысли, что она приблизится к тому поганому месту, по коже бежал мороз.

Однако Руди непременно хотел взглянуть на казнь. Сколько Флоранс ни качала головой, он все продолжал твердить, что после пережитого у нее есть полное право увидеть смерть тех душегубов. Как и у него – ведь он целую неделю ждал ее один в глухом лесу.

Хотя повинных в таких зверствах не могли оставить в живых, Флоранс не испытывала никакого удовлетворения от их предстоящей смерти. А все потому, что для главной злодейки, графини Эржебет Батори, не объявили никакого наказания.

Она была хуже их всех. Конечно, из-за тюремной решетки дворецкий и прислужник казались исчадьями ада, но они лишь исполняли приказы хозяйки замка. Флоранс была вне себя от злости и никак не могла смириться с тем, что казнят лишь их, а безумная графиня останется в живых. У нее до сих пор не прошли следы от ударов; она хорошо помнила чувство унижения и боль, от которой чуть не теряла сознание, по-прежнему как наяву видела безумные глаза графини, когда та с криком размахивала кнутом.

Так что у Флоранс не стало бы легче на душе от созерцания казни тех, кто повиновался чужим приказам против собственной воли. Она предпочла бы просто узнать об их смерти и оставить ужасные воспоминания в прошлом.

В глубине души Флоранс не была согласна с решением венгерского короля. Будь у нее такая возможность, она бы попросила его хотя бы выслушать ее. Самым большим ее желанием было положить конец злодействам в Чахтицком замке как можно скорее, и нынешнее положение дел ее вполне устраивало. Достаточно было надолго заточить в тюрьме помощников графини, а в пожилом возрасте их можно было помиловать и выпустить на свободу – в старости они уже не смогли бы творить зло. Если же наказывать убийц смертью, то преступниками становятся обе стороны. Не говоря уже о том, что показывать казнь людям – верх пошлости. Правильнее даже сказать, что само по себе это страшное преступление.

Если уж кого-то и надо было умертвить, то только графиню – и не во искупление вины, а потому что она вконец обезумела. Если же оставить ее в живых и не лишить привилегий, то при удачном стечении обстоятельств она непременно возьмется за старое. Ведь она верила, что делает нечто естественное, соответствующее ее представлениям о морали. Как способ окончательно избавить людей от нее – а заодно и как месть за Виену, – казнь графини вполне устроила бы Флоранс.

В конце концов она все же решилась поехать туда. Руди слишком настойчиво ее зазывал и сказал, что раз ей настолько неприятно, то он поедет один. После тех событий Флоранс очень боялась оставаться в одиночестве. Ей все чудилось, что откуда-то явится та страшная женщина с кнутом в руке. Но год спустя она уже казалась Флоранс призраком, злобным духом. Девушка как-то даже не могла представить, что по-прежнему дышит одним воздухом с той злодейкой.